— Конечно. Он так болтлив, что разговаривает даже с Тисбой, собачкой моей жены, и очень часто обращается к моей дочери с разными пустяками, говорит ей глупости, которые заставили бы ее зевать, если бы их говорил кто-нибудь другой, от него же она принимает их очень хорошо, так что мы даже думали сначала, что она влюблена в грека, а так как он пустой человек, то мы были очень недовольны. Увы! То, что случилось, гораздо хуже!
— А почему вы знаете, что ваша дочь влюблена не в грека, а в турка?
— Потому что она сама сказала нам это нынче утром. Моя жена, видя, что она худеет, сделалась печальна, медлительна и рассеяна, думала, что ее мучит желание выйти замуж, и мы решили выписать ее жениха, ничего ей не говоря. Нынче утром она поздоровалась со мной с таким грустным видом и была так бледна, что я объявил ей о скором приезде Чеко, думая сделать ей удовольствие. Но вместо того, чтобы радоваться, она покачала головой с таким видом, что моя жена рассердилась, а надо сознаться, что она немного вспыльчива и обращается иногда с дочерью слишком строго.
— Это что такое? — спросила она. — Разве так отвечают отцу?
— Я ничего не ответила, — сказала малютка.
— Ты сделала хуже, — сказала мать, — ты показала презрение к желанию твоих родителей.
— К какому желанию? — спросила Маттэа.
— К желанию, чтобы ты хорошо приняла Чеко, — отвечала моя жена. — Ты ведь знаешь, что он должен быть твоим мужем, и я не хочу, чтобы ты мучила его своими капризами, как делают нынешние девушки, которые умирают от желания выйти замуж, а сами разыгрывают недотрог и разными фантазиями и выдумками доводят бедных женихов до того, что они теряют головы. С некоторых пор ты сделалась очень странна и совсем невыносима, если хочешь знать, и т. д. и т. д.
— Вы можете себе представить все, что сказала моя жена, — ваша светлость, язык-то у нее недурно привешен! Кончилось тем, что малютка вышла из себя и сказала ей с гордым видом:
— Знайте что, Чеко никогда не будет моим мужем; я его ненавижу, и сердце мое уже занято.
Тогда Лоредана пришла в бешенство и стала ей угрожать. Я успокаивал ее, говоря, что надо узнать, кому именно наша дочь отдала свое сердце, и просил ее сказать это нам. Чтобы заставить ее говорить, я пустил в ход ласку, но это было напрасно.
— Это моя тайна, — сказала она. — Я знаю, что не могу выйти замуж за того, кого люблю, и уже помирилась с этим; я буду любить его молча, и никогда не буду принадлежать другому.
