Блуждая по Ревельску, Скворцов незаметно для себя вышел к центральному парку, в бытность его детства заставленному гипсовыми скульптурами, призванными воспевать ценности советской идеологии. Сначала эти распространенные по всей стране горнисты, девочки и девушки с веслами, Ильичи в окружении пионеров, матери, прижимающие к груди детей, привлекали к себе внимание и радовали глаз, белея на фоне молодых и пока еще низкорослых деревьев. Потом к ним привыкли и даже кое у кого поотбивали носы, руки и весла, не испытывая при этом никаких угрызений совести, потому что отколотить ту или иную гипсовую деталь считалось особым шиком: все равно к ежегодному апрельскому субботнику подправят и побелят. И вот сейчас от былой гипсовой роскоши не осталось и следа. Обломки изваяний валялись на земле, почти заросшие травой, останки скульптур утопали в разросшейся зелени, которой давно не касалась рука садовника, за ненадобностью выведенного за штат, потому что парк перестал быть городской собственностью и перешел во владение частного лица, планирующего сделать из него зону отдыха с аттракционами, кафе, ресторанами и бассейном под открытым небом.
Отыскав в сгустившейся темноте скамейку, Олег присел и задрал голову, пытаясь рассмотреть сквозь шевелящуюся листву августовское небо, но зелень была столь плотной, что никаких путеводных звезд над ним не обозначилось. Тогда Скворцов закрыл глаза и старательно прислушался к доносившимся звукам: ничего, город словно вымер. Ощущать себя единственным человеком на свете было не очень приятно, и Олег медленно побрел к выходу из парка в надежде обнаружить хоть какую-нибудь живую душу.
В поисках исчезнувшей жизни Скворцов забрел в свой старый двор, но, кроме растревоженных им кошек, не обнаружил никого, хотя раньше, он знал это по себе, здесь не умолкал смех, а песни под гитару звучали до самого утра. «Как же все изменилось», – вздохнул он и наткнулся взглядом на злополучный балкон, где юная Яна Нестерина оказалась в крепких объятиях Мишки Витебского. «Ну вот и все, круг замкнулся», – с шумом выдохнул Олег и набрал Яну:
– Вы ошиблись номером, – спешно пробормотала она, и Скворцов понял: не спит. Может быть, читает, а может быть, просто лежит в темноте и думает, иначе бы как она умудрилась так быстро схватить трубку?
От осознания того, что сейчас они, разделенные сотнями километров, переживают примерно одно и то же состояние, у Олега перехватило дыхание и сердце забилось с такой скоростью, как будто приближался час его казни. И не было, наверное, в мире ни одного преступника, который бы ждал его с таким нетерпением, как это делал Скворцов. Неслучайно утром он уже мчался в Старгород, понимая, что или сейчас, или никогда.
