Через неделю Яна взяла трубку и первой сказала: «Здравствуй, Скворцов». И последние четырнадцать лет она так и называла его по фамилии, примерно с одной и той же интонацией человека, который практически всегда недоволен тем, что его побеспокоили.
– Мне кажется, мы не договорили, – сказал тогда Олег, не ответив на приветствие.
– Ну почему же? – не согласилась с ним Яна и тут же напомнила: – Вот уже десять лет я следую твоему совету и считаю себя совершенно свободной.
– Ну ведь ты, если я правильно осведомлен, замужем? – больше для поддержания разговора уточнил Скворцов и тут же проклял себя за слабохарактерность.
– Замужем, – подтвердила Яна, и тон ее изменился: – Ты вроде бы тоже не холост.
– Можно сказать, холост, – вдруг разволновался Олег и уже намеревался пожелать Яне всего хорошего, как она со свойственной ей жесткостью задала вопрос:
– Зачем ты мне звонишь?
– Захотелось… – промямлил Скворцов, понимая, что тот текст, который он тщательно продумал накануне, благополучно выветрился из памяти.
– Понятно…
– Ничего тебе не понятно. Мне и самому непонятно, зачем я тебе звоню. Зачем мне все это? Через столько лет…
– Ну, может быть, потому что тебе любопытно? – подсказала Яна Олегу и внутренне напряглась, знала, что от его ответа будет зависеть многое. Чуть ли не все. И Скворцов не сплоховал и сказал просто и коротко:
– Давай встретимся.
На первый взгляд в этих словах не было ничего особенного. Они были так же привычны и понятны, как солнце в небе, как трава под ногами, как дождь осенью, как снег зимой. Но вместе с тем в них была такая сила желания, почувствовав которую любая женщина сочтет себя избранной. И Яна не стала исключением.
Первые лет пять они встречались не больше двух-трех раз в год. Этого было достаточно, потому что то напряжение, которое охватывало их обоих, было по сути своей губительно и напоминало удар высоковольтного шокера, ведущий к общему параличу. После него приходилось так долго восстанавливаться, что всякий раз возникали мысли о целесообразности следующей встречи.
– На фиг нужен! – делилась с подругой Яна и жаловалась на то, что испытывает странные ощущения. – Словно внутри все вынули, а вложить забыли. Ненавижу это состояние! – жаловалась она и мучительно морщилась, вспоминая домогательства мужа, который, как нарочно, настойчиво требовал удовлетворения своего главного права.
В отличие от Яны, теперь уже Владимировой, Олег не имел возможности обсуждать свое состояние с третьим лицом. Да он и не стал бы этого делать. Для выхода из жесточайшего аута Скворцов изобрел свою систему мер. Он никогда не ехал домой в Братск сразу, останавливался в Ревельске, в квартире, полной ружей и рыболовецких снастей, где забирался с головой под одеяло и долго блуждал по отсекам памяти, пытаясь восстановить в деталях пережитые ощущения. И только когда переставало гореть внизу живота, Олег выбирался наружу и долго сидел в абсолютной темноте, сознательно не включая света, дабы любопытная Аэлита не обнаружила, что сын у себя дома, и не явилась проведать. Он все равно бы не открыл, невзирая на уважение к ее возрасту.
