Однако хотя лично для Каткова все закончилось благополучно, правительственный курс в отношении Польши и западных губерний оставался прежним. Катков также был непреклонен в этом вопросе и продолжал выступать за сохранение «муравьевского курса». Наказанием за допущенные в ходе этой борьбы выступления против генерал-губернатора А. Л. Потапова стало очередное цензурное предупреждение 8 января 1870 года.
Итак, революционные преобразования М. Н. Муравьева в Северо-Западном крае в 1863-67 гг. (до увольнения К. Кауфмана) были реализованы далеко не в полной мере. Тем не менее уже того, что было сделано, достаточно, чтобы считать реформы радикально изменившими жизнь этих регионов. Последствия политики Муравьева сказывались в жизни региона и десятилетия спустя. Вот что писал один из крупнейших мыслителей русского зарубежья, уроженец Белоруссии И. Л. Солоневич: «Край - сравнительно недавно присоединенный к Империи и населенный русским мужиком. Кроме мужика русского там не было ничего. Наше белорусское дворянство очень легко продало и веру своих отцов, и язык своего народа, и интересы России... Народ остался без правящего слоя. Без интеллигенции, без буржуазии, без аристократии - даже без пролетариата и ремесленников. Выход в культурные верхи был начисто заперт польским дворянством. Граф Муравьев не только вешал. Он раскрыл белорусскому мужику дорогу хотя бы в низшие слои интеллигенции»>20. То же самое могли бы сказать и многие другие деятели литовской культуры.
Итак, в 1863 году уже немолодой Михаил Муравьев в считанные недели сокрушил крамолу и навсегда подорвал польское господство в Литве и Белоруссии, осуществив национальное, религиозное, культурное и в значительной степени социальное освобождение местного православного населения. Если учесть, что он принял начальство краем в разгар мятежа, экспедиций на балтийское и черноморское побережье, открытой подготовки западных стран к войне с Россией, измены в правительственном аппарате (многие чиновники которого уже примеряли на себя роль будущих правителей своих собственных маленьких, но гордых народов), не имея поддержки в высших петербургских сферах, при антинациональной позиции «передовой» интеллигенции, от социалиста Герцена до крепостников «Вести», наконец, при враждебном отношении Великого князя Константина и холодности самого Александра II, - если, повторимся, учесть все это, то становятся ясны масштабы осуществленного Муравьевым подвига. Когда Катков писал, что ситуация в начале 1863 года грозила России такой же опасностью, как в 1812 году, он не преувеличивал. Муравьеву, которого именно требование народа привело на пост наместника (совсем как Кутузова - к командованию армией в 1812 году), в определенном смысле было действовать сложнее. В открытой войне 1812 года было совершенно ясно, кто враг, а кто - друг. В условиях внутренней смуты все было гораздо менее очевидно.
