Зато инженер Чарльз Грехам, ближайший помощник и любимый ученик, все чаще заставлял Уайтхэча задумываться. Он талантлив, чертовски талантлив! А ведь он молод: и сорока нет. Если пойдет так дальше, то ему, Уайтхэчу, ничего другого не останется, как уйти на покой: он действительно не ученый. Да, да, расписаться в своей несостоятельности, передать руководство лабораторией Грехэму и добровольно живым лечь в могилу забвения. Но сможет ли Грехэм руководить именно этой лабораторией? Он талантлив - это он, честно говоря, открыл большую часть тех лучей, которые составляют секретный фонд лаборатории, - но почему его всегда тянет в сторону? Сколько раз Уайтхэч останавливал своего пылкого ученика:
- Все, что вы предлагаете, Чарли, очень хорошо, но, согласитесь, для наших целей не пригодится! К чему же уклоняться?
- Ах, боже мой, учитель, неужели только на войну работать? - возражал Грехэм. - А если мы побочно дадим что-нибудь полезное и для гражданской жизни? Неужели наука…
- При чем тут наука?.. - строго перебивал Уайтхэч. - Речь идет не о науке, а о нашей лаборатории. Наука может работать на что угодно. Но в нашей лаборатории она должна работать только на военные цели - вот и все.
Чарльз умолкал, но Уайтхэч видел, что он не удовлетворен. Более того, его пыл вдруг охладевал; Уайтхэч подозревал, что Чарльз работал бы куда горячее, если бы ему позволили свернуть на свой «побочный» путь.
Вот почему Уайтхэч все-таки попробовал поговорить с учеником вполне откровенно, до самого конца. Надо было предохранить его от пустых мечтаний, вредных для работы. Он долго раздумывал над тем, как искусней подойти к щекотливой теме, и, в конце концов, решил никакого предварительного плана беседы не строить - для таких натур, как Чарли, откровенность и искренность важнее всего, а потому пусть разговор течет сам собой.
- Послушайте, Чарли, - сказал Уайтхэч, - я вижу, что-то в последнее время вас угнетает. Мне бы хотелось поговорить с вами откровенно. Не забывайте: я почти вдвое старше вас - значит, прошел не только через ваш возраст, но, возможно, и через свойственные ему сомнения и колебания. Может быть, я помог бы вам…
- Да нет, учитель, вам показалось… - неуверенно возразил Грехэм.
- Грустно, если мы будем играть в прятки, - сказал Уайтхэч, и грусть прозвучала вполне искренне: Чарльз был его единственный ученик, и он любил его. Любил ли он еще кого-нибудь? Но кого же? Семьи у него не было, а, видимо, природа даже для таких высушенных экземпляров, как Уайтхэч, отпускает какую-то минимальную потребность любви. Больше не, на кого было пролить ее.
