Бабушка тоже подошла, стала рядом с матерью.
— Оживел, гляди-ко! Будто и не маялся в лихоманке.
— Слава тебе. Богородица, — прошелестели странницы, приютившиеся в тёмном углу. — Оживел!
Есенин ждал от матери того главного вопроса, которого побаивался, и напряжённо придумывал ответ, убедительный и веский. И неизбежный вопрос этот раздался:
— Чего же ты натворил, Серёжа! — Поражали не слова, а печаль, звучащая в них; ему хотелось тут же покаяться. — Сбежал из школы... как зайчишка какой-то. И не стыдно тебе?
— Школу закрыли, мама, — сказал он с наигранной беспечностью. — Карантин!
— Зачем обманываешь? Ты никогда меня не обманывал.
Есенин заговорил резко, возбуждаясь собственной решимостью:
— Я больше не вернусь туда, там стригут наголо. На деревенских глядят свысока, драться лезут. И вообще не поеду. Не хочу учиться... в этой школе.
— Что же ты собираешься делать, сынок? Тебе уже шестнадцатый идёт.
Он не придумал ответа, потому что не знал, что же ему действительно делать сейчас. Выпалил первое, что пришло в голову:
— Буду жить в селе. Работать в поле. Женюсь... со временем.
Мать усмехнулась коротко, с горечью.
— В селе тебя не удержишь, я знаю...
Сестрёнка Катя обрадовалась:
— Не езди туда, в эти Спас-Клепики, Серёжа! Там плохо. Кругом вода, ещё утонешь.
— А ты сиди и помалкивай, — сказала ей мать. — Что же мы напишем отцу, сынок?
Есенин вспомнил, как однажды в воскресенье в избе собрался совет старших — определять его судьбу. Момент был значительный и, пожалуй, даже торжественный. Из Москвы прибыл по такому случаю отец Александр Никитич[5]. Он был тоже торжественный и тихий, тонкое, правильных черт лицо его выражало молчаливую радость и уверенность. На сына смотрел со сдержанной — себе на уме — улыбкой. Отец втайне гордился им: из всех сельских ребят сын был каким-то особенным, что-то носил в душе своё, неоткрытое, но что именно — отец разгадать не мог, и это лишало покоя.
Над селом неторопливой чередой плыли медлительные звуки колокола — кончилась обедня.
Отслужив обедню, пришёл на совет законоучитель — священник Смирнов[6] и с ним его дочь Капитолина; у отца Ивана открытый лоб, высокий и умный, — длинные пряди волос откинуты назад, — чёрные и крупные глаза горячо блестели; говорил рассудительно и отчётливо, точно читал проповедь о пользе учения: крестьянские юноши и девушки одарены от природы, но им не хватает образования.
Все чинно сидели за столом, пили чай с пирогами, вели беседу. Есенин стоял в сторонке, покорный и улыбающийся, слушал всех с интересом, но так, будто речь шла не о нём, а о ком-то постороннем.
