— Ешь, сынок... А вам, Владимир Евгеньевич, скажу, что он не только книги читает, но и сам пишет...
Заявление отца удивило Есенина: в словах его слышались и ирония сожаления, и в то же время похвальба, даже хвастовство.
— Он стихами балуется, — продолжал отец. — Бумагу марает без устали, будто заговорённый кем или заколдованный...
Воскресенский откинулся и взглянул на Есенина как бы издали.
— Ну конечно же стихами! — воскликнул он восхищённо, точно раскрыл тайну. — А я при первом же взгляде на вас подумал что-то в этом роде, но точного определения не вывел. Ах, господа, люблю поэтов, забавный народ! И давно пишете?
— Давно.
Воскресенский всё так же, откинувшись, радостно улыбаясь, смотрел на Есенина.
— Скажите, Сергей Александрович, вам уже говорили, что у вас какая-то необыкновенная голова, светлая, от неё свет исходит...
— Говорили, — Есенин осторожно отхлебнул из стакана чаю.
— Я так и подумал... — Воскресенского вдруг взбудоражила какая-то мысль, и он ещё более оживился. — Хотите, Серёжа, я вас познакомлю с настоящим поэтом? С таким, кто печатается...
— Я буду вам признателен, Владимир Евгеньевич.
— Белокрылов Иван Алексеевич[20]. Знаете такого, читали?
— Читал... Он пишет в основном для детей. Читал «Кобзаря» Шевченко в его переводе.
Есенин был рад, что познакомился с таким интересным и понимающим человеком: Москва огромна, людей в ней пропасть, а случай послал ему именно такого, какой был нужен.
— Вот и отлично, что читал!
Похожий на грача поднёс Воскресенскому наполненную стопку.
— За вас, Сергей Александрович, за нового поэта! — произнёс Воскресенский возвышенно.
— За поэта! — повторили друзья, выпивая.
— Спасибо, — прошептал Есенин растроганно; он отодвинул от себя и стакан и хлеб с колбасой: есть уже не хотелось.
Александр Никитич строго выпрямился, взглянул на Воскресенского суховато и отчуждённо.
— Это не солидно с вашей стороны, Владимир Евгеньевич, — выговорил он. — Вы ещё не прочитали ни одной его строчки, а уже нарекли его поэтом. Что это — недоразумение, или насмешка, или просто, извините, спьяна словами сорите? Нехорошо это, милостивый государь. Забивать подростку голову неприлично. Она и так у него забита чепухой...
— Стихи не чепуха, — серьёзно возразил Воскресенский, моментально трезвея. — Это, если хотите знать, высшее проявление духовной красоты человека!
— Знаем мы её, эту красоту. Не больно шибко она греет, ваша красота. И к Белокрылову вашему идти ему незачем. Другие дела есть, более толковые!
