— В Константиново.
— Зачем понесло-то тебя в буран?
— Домой.
— Случилось что?
— Нет, — сказал Есенин. — Бабушку хочу повидать!
Мужик опять покачал головой.
— Ишь ты! Любишь, видать, бабушку-то?
— Люблю.
— Время больно плохое выбрал.
— Когда вышел, солнышко светило!
Лошадь монотонно трусила, не отставая от идущих впереди саней. Ветер не стихал. Он напирал, заходя то с одной, то с другой стороны. Перед глазами во мгле темнел круп лошади, мелькали ноги, перебирающие белые шаги. Ехали молча.
Вечерело. Сколько вёрст проехали и где находились, Есенин не знал. Мужик толкнул его локтем.
— Может, доедешь с нами до нашего села? А завтра пурга уляжется, пойдёшь домой.
— Ничего! Доберусь!
— Ну, гляди. А то ведь я могу и не отпустить тебя.
Есенин рассмеялся.
— А я вырвусь и убегу!
— Дурья твоя голова! Заплутаешься ведь!
— Не заплутаюсь.
— Тогда сходи здесь. Нам прямо, а ты забирай правее! — Мужик махнул рукавицей во тьму, попридержал лошадь и вывалился из саней. — Вот вешка стоит, видишь?
— Вижу. — Перед ним был длинный шест с привязанным пучком соломы. Есенин дотронулся до него рукой.
— Так вот и ступай — от вехи к вехе. Шарь ногами колею, её не везде занесло. Ничего, добредёшь, тут уж недалеко.
Есенин остался один в диком поле и как бы вдруг ослеп — метель накрепко завязала ему глаза. В первый момент он пожалел, что расстался с добрым мужиком, с его санями и тёплым тулупом. Но обоз смутными тенями проплыл мимо, пропал...
Есенин потоптался на месте, держась за веху, потом шагнул во мглу. Побрёл. Колея была чистая и твёрдая — снег пересыпался через дорогу, не задерживаясь. Лишь кое-где вставали поперёк невысокие косые наносы. Есенин повеселел: если и дальше будет такой же путь, то до села ноги донесут быстро.
Захотелось есть. Вспомнил о сторожихином ломте хлеба. Торопливо вынул его, откусил — холодный, чуть тронутый морозом... Стало жарко, спина повлажнела от пота, голова горела, и, чтобы остудить её, он стащил шапку. В волосы тотчас набилась ледяная крупа. Перед глазами вдруг возникли цветные круги — красные, зелёные, жёлтые. Сходились, наплывая один на другой, переплетаясь, и исчезали. Потом опять колебались. Он шёл, проталкиваясь сквозь вьюгу.
Ветер донёс, будто протяжные вздохи, глухие удары колокола. Они то усиливались, то, отнесённые в другую сторону, затихали совсем. Есенин улыбнулся закоченевшими губами — о нём и о тех, кто, как он, попал в белый плен, тревожились люди.
