— Знаю. Агафонов живет здесь, рядом со мной. Что вам надо от него?
— Я хочу, чтобы он был счастлив! — воскликнула Светлана. — Разве это не мое право? Разве я обязана спрашивать у вас разрешения, чтобы сделать человеку добро?
— Подождите, — неожиданно мягко прервал ее Павел Харитонович. — Вот вы сказали: «Сделать человеку добро». Но ведь добро надо всерьез, обдуманно делать. Нищему походя рубль бросить — тоже добро, да чего оно стоит? Бросили и забыли.
— При чем здесь эти жалкие слова? — резко сказала Светлана. — Нищий, рубль… При чем здесь нищий?
— Я хочу сказать, — не повышая голоса, продолжал Трифонов, — что добро можно делать по-разному. Послушайте, Светлана Алексеевна, ну что может получиться из вашей затеи? Они не виделись много лет. Разные жизни… Она замужем, — видите, майор в отставке. Есть ли у вас право издалека и самочинно вмешиваться в их судьбы?
— Но ведь он страдает!
— Не лицемерьте! — с внезапной строгостью сказал Трифонов. — А о ней вы подумали? А о майоре? Ведь вас только внешняя сторона этой истории занимает — поиски, письма, ответы… «Ах, как интересно все получается! Кашу заварили — посмотрим, что теперь выйдет!..» Кто для вас эта Люба? Этот майор? Да и Агафонов тоже? Люди? Куклы?
Я молча наблюдал эту сцену. Все было неожиданно для меня: и то, что Трифонов знает о переписке Светланы, и самая манера Трифонова говорить, и растерянность Светланы… Она ушла с глазами полными слез. Сейчас она и впрямь показалась мне ребенком, у которого отняли любимую игрушку.
И все-таки мне было очень жаль Светлану и обидно за нее.
Когда она ушла, я сказал Трифонову:
— Думаю, вы зря напали на нее, Павел Харитонович.
— Ты так думаешь, Андрей? — неожиданно обращаясь ко мне на «ты», спросил Трифонов.
…В тот же день к нам приехал Крамов. Не помню, зачем он приехал, — кажется, решил попросить взаймы шланги, — и, как обычно, остался у нас до вечера.
Светлана на этот раз не показывала Николаю Николаевичу своей обычной неприязни, а он все время называл ее «товарищ преподаватель» и подшучивал над ее занятиями с Зайцевым.
Помню, Николай Николаевич был оживлен, шутлив, и я радовался, что и Светлана как-то воспрянула духом, ожила после неприятного разговора с Трифоновым.
Но на другой день Светлана впала в какое-то оцепенение. Я уже не раз замечал, что после встречи с Крамовым она всегда меняется: то становится раздражительной, то с новой энергией бросается в работу, по две смены не выходя из забоя, то подчеркнуто ласково и нежно обращается со мной, то вдруг вовсе перестает замечать меня.
