Ой летыть крячок та по той бочок, до взявся шулика;
«А не буде в Сичи города от-ныни и до вику».
Ой, стояла Москва та у кинець моста,
Та дывылася в воду та на свою вроду:
Сама себе воювала, и кров свою пролывала,
Нашим казаченькам, нашим мододеньким велыкий жаль завдавала,
Наши казаченьки, наши мододеньки ниде в страхе не бували —
Сорок тысяч Москвы, выборного виська у пень выбывали.
Наши казаченьки, наши мододеньки та не весели сталы,
Гей, оступыла вража другуния та всима сторонамы,
Гей, закрасыла город, та славную Сичу, та скризь знаменами.
Ой, казав есы, пане Галагане, що в их виська не мае,
А як выйде на таракана, так як мак процвитае.
Ой, казав есы, пане Галагане, що в Сичи Москвы не мае,
Колы глянеш, помиж куренями так як мак процвитае.
Ой, як крикнув та пан кошовый у покровьский церкви:
«Прыбырайтесь, славни запорожцы, як бы к своий смерти!»
Ой, як крикнув та пан кошовый на покровський дзвиныци:
«Ой, кыдайте ж вы, славни запорожця, и пистоли й рушныци».
Ой, пишлы-пишлы славни запорожця та непишкы, дубами,
А як оглянется та до славной Сичи, та вмываются слёзами.
