. Не таков великий Савва. Он сперва хорошо уврачевал душевную болезнь воздержанием и смиренномудрием, так что ни одно из чувств ему не препятствовало, и только тогда решился на этот новый бег и борьбу, наложив как бы некоторую узду на уста и таким образом молчанием предостерегая себя от того, чтобы не говорить чего-нибудь неприличного (ибо где было это у него, сделавшего давно душу свою Божиим храмом
[147] и постоянно о Божественном размышлявшего и говорившего!) и чтобы как можно лучше скрыть сокровище находившейся (в нем) духовной премудрости и не быть легко узнанным, как дерево от плода, и вследствие этого не лишиться цели благого притворства. Будучи же кроток и приятен видом и взором, задумчив и постоянно погружен в себя, неразвлеченно занимаясь размышлением о высшем, так что, даже часто вращаясь среди толпы, он мог вместе с Давидом говорить:
един есмь аз, дондеже прейду (Пс. 140:10), имея и тело хотя изнуренное чрезмерным неядением, но нежное и тонкое, ибо этого он скрыть не мог, – у более разумных он был в подозрении, как я сказал, а вследствие этого и в почете. Но да будет благовременным вспомнить кое о чем из этого (периода его жизни) и показать высоту этого мужа из его дел.
Некогда великий в обычном своем виде проходил через один кипрский город.
И вот, когда он шел по главной улице, увидела его одна женщина, выглянув с верхнего этажа (одного дома) и увлекшись не знаю каким помыслом, с удивлением воскликнула: «Какое красивое тело у этого человека!» – ибо это было еще в начале его подвига и оно еще не очернело как следует от непосредственного соприкосновения с воздухом, а также от солнечных лучей и холода, и телесное смешение (ἡ τοῦ σώματος κρᾶσις), по природе огневидное (то πυρώδες), являло весьма белую и блестящую поверхность. Тогда мудрый, обличая и тайную змею чувственного удовольствия и поучая в то же время женщину, чтобы она ничему подобному не удивлялась и не прельщалась красотой тела и видением глаз, вообще же считая весьма важным не подать какого-нибудь повода более простым к соблазну, совершает поступок, воистину одной только его души и усердия достойный. Ибо, осмотревшись сюда и туда и увидев некоторый водоем, полный тины и червей, он подбежал к нему и как был сел в средину этой грязи и гниения. Так он сидел среди безмерного того зловония, как бы в некоторой купальне, или на прекрасном лугу, или в розовом благовонном и нежном саду, до наступления вечера и только тогда вылез оттуда, весь черный от грязи и полный зловония, так что не только более слабым умом его нагота не могла быть соблазном,
