Через много лет, вспоминая то самое лето, Палыч произнес фразу, от которой у меня похолодело все внутри:
– Ну что, Александрин, ты тогда сама заварила эту кашу, а расхлебываем мы ее оба по сей день!
Не знаю, чего я там заварила, кашу или слишком крепкий любовный напиток, но поняла я вот что: между его и моими воспоминаниями об одном и том же времени разверзлась огромная пропасть, перепрыгнуть через которую не удастся уже никогда.
Я не спрошу тебя: за что?
Вопрос свегда нелеп.
Сказал два слова и ушел —
И стал нужней, чем хлеб.
Ищу, чем голод утолить,
Но все – трава-травой!
И невозможно дольше длить
Разорванность с тобой…
Я не спрошу тебя, когда
Утихнет эта боль.
Ведь ты не знаешь, как сладка
На свежих ранах соль.
Ведь ты не знаешь, как молчит
Чугунный телефон,
Как все смешалось: меч и щит,
Крик, шепот, полутон.
Ведь ты не знаешь, как сердца
Изнашивают в кровь,
Как с этой кровью без конца
Рифмуется любовь.
Смертельной раны не боюсь,
Я только рвусь, как шелк.
И все рукой не дотянусь —
Так быстро ты ушел…
Так он и сказал: «Ты сама заварила эту кашу». Диагноз был поставлен много лет спустя. В город Тернополь я приехала впервые. Давно мне не приходилось посещать такие совковые отели как тамошняя «Украина». Но я – человек по социальному статусу неприхотливый. «Украина» так «Украина», лишь бы капало из душа и работал телефон. Правда, там даже телефон был декоративным, а в душевой не соблюдались элементарные правила приличий: приспособления для помывки человека мало чем отличались от приспособлений для помывки мелкого рогатого скота. Номер Палыча был, конечно, значительно лучше. Но с телефонной связью оказалось то же безобразие: звонить можно было только в город Тернополь, в чем не было никакой надобности. Разъяренный Палыч плохо переносил такие условия пребывания в гостинице, что незамедлительно отражалось на всех, кто оказывался с ним рядом. Хотя, надо признать, работники отеля старались, как могли. Они даже застелили две смежные кровати, расположенные посреди люкса, немыслимой расцветки простынями. Насыщенный цвет вишневого варенья заставлял забыть о том, что вы – не в карнавальной Латинской Америке, а всего лишь в одной из стран бывшего СССР. Полежав перед концертом в античных позах на вишневых простынях, мы успели переброситься несколькими фразами.
– Никто меня не понимает и не чувствует так, как ты, – задумчиво и почти нежно сказал Леша.
И мы отправились на концерт…
Для пущей конспирации после ужина в ресторане мы с Палычем возвращались в «Украину» на разных видах транспорта. Оба вида подкатили к гостинице одновременно.
