– Саша, а если нам все-таки придется ночевать при дороге, у тебя хоть есть во что переодеться? – спросил сердобольный Гоша.
– Сомневаюсь, – сквозь зубы откликнулась гастролерка.
– Ну да, я забыл, меня же Мышкин предупреждал. Просил взять для тебя что-то горнолыжное. Я его спрашиваю: «У нее джинсы есть?» А он мне: «Какие джинсы?! У нее полный чемодан гипюра! Я знаю, я сам его упаковывал!»
– Я же на гастроли ехала, а не на хождение по мукам! И ночевки в пустыне под кактусами мне даже в вещих снах не снились.
– А что ж тебе снилось, крейсер «Аврора»?
– Снега Килиманджаро. Правда, они, кажется, в Африке. Теперь я понимаю, что сон предвещал африканскую жару.
На следующей остановке Леопольд остался сторожить бесценную колымагу и заряжать батарею, а Саша с Гошей отправились на поиски кафе. На сей раз им повезло. Может, у каких-то оглянцованных девушек лучшие друзья – бриллианты, но Анчарова знала наверняка, что ее лучшие друзья – кондиционеры. Поэтому выйти из кафе трубадурка согласилась, только когда за окном стало, наконец-то, темнеть. Леопольда в условленном месте Саша и Гоша не нашли. Он был обнаружен неподалеку в весьма озверевшем состоянии. Оказывается, подкравшийся полицейский заставил Леопольда отогнать автомобильчик на другую площадку. И Леопольд, дабы не тратить энергию драгоценной батареи, толкал колымагу собственным туловищем, после чего непосильно устал и лег отдохнуть прямо на асфальт. Вероятность ночевки под раскидистым кактусом неумолимо увеличивалась.
Что было дальше, Саша помнит смутно. Они медленно ехали в ночи, не включая фар, на хвосте у каждой попавшейся освещенной машины. Но батарея все равно разряжалась слишком часто. На каких-то полустанках ее заряжали, потом опять меняли на другую – и так всю ночь. Саша периодически погружалась в нервную дрему, ей мерещились огромные колорадские жуки величиной с колорадские же горы. Анчарова вскрикивала, открывала глаза, и через распахнутое окно на нее сыпались звезды. Перед рассветом небо стало светлеть, и Леопольд не без злорадства произнес:
– Все могут расслабиться. Мы пересекли границу Юты. Еще совсем немного – и столица мормонов Солт-Лейк-Сити будет у нас в кармане. Если, конечно, окончательно не разрядится батарея.
Батарея проявила милосердие и, работая на последнем издыхании, помогла доставить путников к месту назначения. Над Солт-Лейк-Сити вставало мормонское солнце.
* * *
Саша проснулась около полудня в подвале большого дома. Она уже проверила, что в подвалах в жару наиболее прохладно и просила размещать ее именно там. Сердце выскакивало из груди и как-то по-особенному противно ныло. В зеркале отражалось тускло-зеленое лицо. «Хорошо, что концерт завтра, а не сегодня», – вспомнила трубадурка и с облегчением вздохнула. У нее была возможность провести целый день с другом-кондиционером в обнимку и подумать о том, что происходит. Эти гастроли изменили Сашины представления об эмигрантской Америке. Она один раз уже побывала в Штатах на закате перестройки, и в то ренессансное время ее концерты воспринимались совсем по-другому. Люди скучали по брошенной на реформаторский произвол ненавистной отчизне, и их ностальгическим настроениям были очень созвучны песни Александрины. Анчарова зачитывалась тогда американскими ночами прозой Набокова, новыми стихами Бродского, воспоминаниями Ивинской о Пастернаке и прочей, крамольной еще вчера, литературой. Все это в ССРе пока что не было издано и поглощалось трубадуркой взахлеб. Нынешняя же эмиграция, хлынувшая в Америку из постсоветских стран в 90-е и нулевые годы, стала гораздо более прагматичной и от слова «ностальгия» воротила нос. На худосочных книжных полках большинства новоприбывших по-хозяйски развалились собрания сочинений Донцовомарининых, вытеснившие с круизного лайнера современности элитарно-запретные плоды издательства «Ардис». Необратимо изменилось и чувство юмора новых «американских». Вернее, не изменилось, а скукожилось. Они больше ничем не напоминали персонажей Довлатова. Трубадурка позволяла себе пошутить, выходя на сцену:
