Грохочет водопад, но я слышу дыхание – его дыхание – совсем близко, возле шеи. Он стоит у меня за спиной, кажется, в нескольких миллиметрах, он не смеет так приближаться ко мне!
Но я не ухожу, я лишь не замечаю его – только сверкание дрожащего облака брызг, только я и шум водопада. И вуаль ресниц над сощуренными глазами, и слезы – потому что его слишком много, этого ослепительного блеска… И все-таки слова – бессмысленные, ненужные, но ведь они есть, от них никак не скроешься.
– Моя жизнь, – говорит он, – она ведь не такая, как у других… у большинства людей. По твоим меркам я, может быть, и несчастный человек: я не способен потерять голову от любви, я никогда – это точно, никогда – не женюсь. Но зато я любим миллионами людей, очень разных – и одиноких, и влюбленных, женатых, многодетных – всех! И я, в отличие от этих миллионов, войду в историю. Пойми, это не мания величия, я имею право так говорить. Только не думай, что все это легко. Моя жизнь – она как пожарная лестница. Можно идти только вперед и вверх – шаг в сторону, и ты разбился, ведь падать придется с умопомрачительной высоты. Ты же всегда говорила, что понимаешь меня, так скажи: мог я позволить себе этот шаг?
Его слова уже влились в гул водопада, и вдруг он молчит – почему? Наверное, потому что в конце был вопросительный знак – что-то здесь неправильно, неужели он действительно нуждается в моем ответе?
Что ж, я отвечаю.
– Я никогда не разыскивала тебя, хотя, поверь, это было бы нетрудно. Мы с Роми не нуждались в тебе, мы не трогали твою… пожарную лестницу.
Мой голос – иронический и спокойный, он не должен дрогнуть… так почему же он дрожит и переливается слезами, почему?!
– Ты не понимаешь! – Дэн повышает голос, и я, не видя его, отчетливо представляю детски-капризные складки на его лбу. – Место на вершине только одно. Ты думаешь, я занял бы его с фамилией Смит? Карьера одиночки – это сказка для маленьких детей. За мной стоит моя семья, семья д’Аржантайль, и я не мог, – теперь голос дрожит у него, мелким, но ощутимым тремором, – я не мог показать себя недостойным этой фамилии. Если бы отец узнал… что у меня есть внебрачный ребенок… а я ничего не делаю для него…
Я медленно оборачиваюсь – круглые собачьи глаза, почти черные и влажные, он вот-вот расплачется, маленький ребенок с дрожащей нижней губой. Я должна его понять… Понять, что иначе быть не могло – только кладбище, серый дождь и чужие черные люди, готовые принять в свою семью мертвую Роми. Что богатый, знаменитый мальчик не мог поступить по-другому – только похоронить ее в фамильном склепе, а меня с красивым монологом изгнать из своей жизни в пустоту, очерченную траурной рамкой. Чтобы папа не рассердился.
