Он достал из стола портрет.
— Гляди. Ведь это Константин Сергеевич.
— Он ваш дядя? — спросила я.
— Почему дядя? Это основатель Художественного театра — великий режиссер Станиславский. Поняла?
Через несколько дней, заглянув в мастерскую, я сказала:
— Между прочим, Станиславский не только режиссер, а и актер.
— Правильно, — ответил художник, — только это совсем не «между прочим».
Вскоре художник повел свой изокружок в Музей кустарных изделий, и я увязалась с ними.
Когда мы шли по Леонтьевскому переулку (ныне ул. Станиславского), художник сказал, показывая на старый московский особняк:
— Вот тут живет Станиславский, вот окна его спальни. В одной из его комнат есть маленькая сцена, на которой репетируют его ученики...
На нас этот факт произвел огромное впечатление. Вскоре я сообщила художнику, что иду в МХАТ на «Синюю птицу», познакомиться с Художественным театром.
— Давно пора, — сказал он. — А кто автор пьесы «Синяя птица»?
Я молчала.
— Художник? Композитор? Режиссер? А еще артисткой хочешь быть!
И я впервые услышала о писателе Метерлинке, Илье Саце, смысле пьесы «Синяя птица» и многом другом, из чего складывается произведение искусства — спектакль.
Весной, чтобы благополучно окончить школу, мне пришлось бросить драмкружок.
А когда я поступила в Художественный театр, я немедленно отправилась в клуб и, встав на пороге мастерской художника, торжественно провозгласила:
— Артистка МХАТ — Елизавета Ауэрбах.
— Поздравляю, — сказал художник, — но правильнее было бы говорить «актриса», а не артистка.
Я подробно рассказала ему, как нас принимали и кто был в комиссии. Он, вздохнув, сказал:
— Константин Сергеевич уже не экзаменует, он очень болен… жаль, что ты его не видела.
Но этим же летом группу молодежи, поступившую в МХАТ, повели знакомиться с Константином Сергеевичем. От волнения я не помню ни того, кто нас повел к нему, ни того, кто встречал, ни где мы раздевались. Помню только, что в кресле лицом к двери, в которую мы вошли, сидел человек. Сзади него было окно, все освещенное солнцем. От этого седые и, наверное, очень мягкие волосы Станиславского светились, и весь он был в сиянии лучей. Откинув с колен плед, он встал и оказался очень большим. Здороваясь с каждым, он приветливо улыбался. Смотря на его лицо, я поняла, что ни фотографии, ни живопись не в состоянии передать всю духовную красоту человека.
Константин Сергеевич сначала попросил нас почитать то, с чем мы поступали, а потом предложил каждому сделать перед ним этюд «на память физических действий» — то есть работать с несуществующими предметами.
