Когда танкист увидел свое изображение, он закрыл лицо руками и беззвучно хохотал, делая вид, что давится кашлем. Послать жене этот портрет он не решился, но чтобы не огорчать девочку, предложил поместить его в госпитальную стенгазету.
Три дня в коридоре около газеты раздавался страшный хохот. Весть о портрете и художнице вышла за пределы медсанбата, и все, кто мог, при случае забегали в госпиталь посмеяться. Люся гордилась тем, что ее портрет поместили в газете, но ее смущал смех.
Однажды, присев к Алексееву на койку, она долго, внимательно смотрела на его лицо, а потом сказала:
— Совсем у вас, дяденька, не такое смешное лицо. Раненые, заметив, что Люся загрустила, стали наперебой просить нарисовать их. Редакция не успевала снабжать Люсю карандашами и бумагой, девочка работала на совесть. В День танкиста она сделала госпиталю подарок: нарисовала главного врача во весь рост, в одной руке у него была трубка для выслушивания, а другой он держал за плечо маленького бойца с лиловыми глазами. Портрет был помещен в стенную газету и вызвал новый взрыв восторга. Из редакции приезжал фотокорреспондент и сфотографировал стенгазету и художника. Тяжелобольные, которые могли только слышать хохот, попросили вечером пустить портрет по палатам, что и было сделано. На другой день начальник госпиталя сказал сестрам:
— Мне очень нравится Люсино художество, и больные ее любят, но вы должны следить, чтобы ее произведения не попадали в палаты тяжелораненых — вчера у троих швы разошлись от смеха. Ну, на что это похоже?
Мальчик рассказывал, что у него отца нет вообще, а мать, когда пришли немцы, ушла к партизанам, поручив его деду, который вскоре умер. Малыш не любил, когда его жалели.
— Моя мама вернется, — говорил он. — Она молодая, рыжая, она вся в меня, она сама кого хошь застрелит.
В этой части был повар Семен Семенович, уже немолодой человек с удивительно мрачным выражением лица, который хвастал своим одиночеством.
— У меня нет ни жены, ни детей, ни родственников, писем я не пишу, не получаю, не нервничаю — из всех вас я самый счастливый человек.
И вот этот мрачный повар подружился с рыженьким мальчуганом. Разумеется, Рыжику доставались самые сладкие куски. Он стал поправляться на глазах. Но повару этого казалось недостаточно.
— Ешь еще, — говорил он, — а то мать вернется, скажет мне, что же это ты, повар, не мог ребенка подправить? Стыдно мне будет.
И мальчик покорно съедал вторую тарелку щей.
