Скептически фыркать, конечно, можно сколько угодно. Но ведь люди что-то в этом находят. Что-то такое, чего «высокая» культура им не дает — или дает не так.
Первое, что приходит в голову — это то, что так называемая попса — попытка жить вне и помимо истории. В мире ценностей неоспоримых и вечных, ибо — универсальных.
В число этих последних явно не входит, например, Большая История.
В советское время, кстати, входила. Эстрада семидесятых-восьмидесятых еще пыталась приобщить потребителя к Большим Историческим Ценностям —воспевая, скажем, Родину или радость труда. Нынешняя уже избавилась от этой, глубоко чуждой жанру, заботы. Во все времена она воспевает одно и то же, причем более-менее в одних и тех же выражениях: и пятнадцать лет назад, и десять, и сию минуту, если включить какое-нибудь «Русское радио». Или «Радио Попса». Оказывается, есть и такое. Видимо, на других каналах попсы недостаточно.
Нет, кое-какие исторические веяния, безусловно, задевают «попсу» своим крылом. Ничто так не чуждо «попсе», как высоколобая самоизоляция. Напротив — она восприимчива решительно ко всему, что ее окружает. На свой лад, конечно.
На историческую обстановку «попса» честно пыталась реагировать в девяностые. В самом деле: надо же было как-то адаптировать человека к смене декораций. Стало возможно публично упоминать о проституции — немедленно зазвучала песня о драматической судьбе человека, влюбленного в «ночную бабочку» («Путана, путана, путана / Ночная бабочка!/Ну кто же виноват?!» — восклицал Олег Газманов). Вошел в моду образ сказочно-прекрасной дореволюционной России, которую мы потеряли — и «Белый Орел» уже перечислял, как свои личные утраты: «Балы, красавицы, лакеи, юнкеpа / И вальсы Шyбеpта, и хpyст французской булки...». Даже массовое — после общеобязательного материализма — увлечение представлениями о переселении душ и множестве их жизней и то отразилось в популярных песнях: «Я к тебе пришла из прошлой жизни, — пела Любовь Успенская. — В этой мне с тобою жизни нет».
Скажу сразу, что эдакая публицистика «попсе» надоела довольно быстро. Сегодня она может петь о Большой Истории разве что с горькой иронией: «Летят самолеты, плывут корабли. / Обломки Нью-Йорка в небесной пыли. <...> / А в чистом поле — система «ГРАД». / За нами Путин и Сталинград. / Soldaten, feuer! Spazieren «GRAD». / Wir lieben Putin und Stalingrad». («Белый Орел»). «Я не помню Ленина живьем, / Я его застал уже холодным. / Говорят, был дерзким пацаном, /Поимел державу принародно...» (Трофим).
