Знание-сила, 2008 № 09 (975) | страница 64
И тем не менее самое главное противоречие, которое делало нашего профессора сумасшедшим и идиотом, — это не противоречие политического или социально-психологического свойства. Я думаю, мы не ошибемся, если скажем, что первым знаменитым сумасшедшим профессором в Европе Нового времени был не кто иной, как доктор Иоганн Фауст, фигура которого настолько важна для понимания последующей интеллектуальной культуры, что Шпенглер назвал всю европейскую культуру Нового времени фаустианской. Трагедия Фауста (не гетевского, а Фауста народных книг) состояла в том, что он не мог выбрать между знанием и верой, между Богом и дьяволом. Тщеславие и гордыня попустительствовали ему во всех его чудачествах и глумлениях над людьми, о которых рассказано в легендах о нем.
Вообще культура дидактического письма и неклерикального публичного выступления в средневековой Европе почти отсутствовала. Появившись с Фаустом и его эпохой, она не могла принести той трагической амбивалентности, которая может быть выражена словами: или служи Богу и молчи, или говори (пиши), но тогда всегда есть опасность, что ты служишь дьяволу, потому что Бог не любит знания, ему нужно не знание, а вера. Поэтому знание без веры — удел дьявола, того, кого у нас зовут пересмешником. Идиотизм, чудачество, глумливость — это помимо всего прочего Фаустова печать, которую можно найти на бренном теле каждого современного сумасшедшего профессора.
В этом смысле фигура «сумасшедшего профессора» поистине трагична, как трагична судьба любого гения в том смысле, который это слово приобрело в постсредневековой культуре. Само существование интеллектуала в христианской Европе было отмечено противоречием — интеллектуал не может не творить, придумывать и изобретать, но в то же время он понимает: что бы он ни делал, он делает это поневоле в угоду дьяволу. Любое знание приближает Апокалипсис, поскольку всякое знание небогоугодно. Что уж там говорить о Витгенштейне и Хайдеггере, если об этом уже задумывались такие чистые души, как Святой Августин и Фома Аквинский. Но интеллектуал не мог не творить, потому что интеллектуалом его создал Бог, стало быть, его небогоугодная деятельность — часть Божьего промысла. В ХХ веке произошла секуляризация, и место Бога заняла Власть. В сущности, профессор Преображенский ничем не лучше профессора Персикова. Первый пересаживал обезьяньи яичники, второй — изобретал огромные яйца. И то и другое — занятие богомерзкое. Но поскольку оба профессора — атеисты, то здоровый цинизм Филиппа Филипповича приятен своей независимостью (он сам себе и Бог: захотел — создал, захотел — уничтожил). Персиков — в плену у власти, поэтому он отвратителен.
