— Придурки, хлыщи, ресторанные завсегдатаи, — вслух выругалась она.
А как выглядел бы рядом с ее новым знакомым тот же Роберт, которого считают культурным и бывалым человеком? Хвастун, фанфарон, эгоист.
И полсуток не прошло с момента ее знакомства с новым человеком, а личность его уже стала для нее мерилом всех ценностей и пороков. Он как зеркало, в котором можно увидеть не только подлинный облик ее старых знакомых, но и себя самое, все ее прежние поступки, можно прочитать всю ее жизнь, недолгую, правда, и, как ей теперь кажется, пустую.
— Даже о родителях спрашивал, — вспомнила Эва. И это тоже необычно, раньше никому не было дела до них, всех интересовал только сегодняшний день.
В ее жизнь прежние знакомые не привнесли ничего, кроме пустого времяпрепровождения. Как будто время не имело никакой цены, было грузом, от которого нужно во что бы то ни стало избавиться. В их кругу только и говорили о том, как убить его. Как поразвлечься, сходить на танцы, в харчевню, найти «хату». Водку можно было распивать и дома, главное, чтобы она была под рукой. Ни ее нового платья, ни ее новой прически Роберт попросту не замечал.
А новый знакомый отнесся к ней как к сбившемуся с пути ребенку, заставил ее задуматься над жизнью, вспомнить о прошлом.
Своим отцом — а он тоже, как Эва поняла, ничем не походил на Анджея — она с детства была недовольна, порой обоснованно, а порой и нет, и расценивала его как человека иногда так, а иногда совершенно иначе.
Начать надо, пожалуй, с того, что первые весны своего детства, эти проклятые годы войны, она прожила с матерью, без отца. Вспоминался, как в тумане, только самый конец войны, жизнь в подвале во время восстания, разрывы бомб, сушеные картофельные очистки на обед, дым, вспышки, огонь. Чуть яснее проступал в памяти один день, наступивший позже: утром мать разбудила ее и дала выпить первый за войну стакан молока, которым угостила ее какая-то тетя-санитарка. Спустя годы мать рассказала ей, что это было в Прушкове. Но в памяти все переплелось: огонь, война, мать и первый стакан молока. Отца она увидела лишь в конце сорок шестого года и решила, что пришел чужой человек, когда он неожиданно перешагнул порог их квартиры.
Он неплохо выглядел, хотя и вернулся из концлагеря, правда не сразу, с большим опозданием. Тогда мать была худее и бледнее отца, его подкормили, как он рассказывал, из средств ЮНРРА. К тому же он все время весело улыбался. Откуда было ей, маленькой, знать, что это бьет из него радость жизни и что поэтому он смог уже на следующий день приступить к работе. Втроем им стало жить легче, не голодали, на лице матери стала появляться улыбка, вот только много лет пришлось им прожить в небольшой клетушке с кухонной плитой, но зато, как любил подчеркивать отец, в столице, в героической Варшаве.
