— Большое спасибо, вы так любезны. — Анджей, обрадованный и вместе с тем смущенный сложившейся ситуацией, начал оправдываться. — Извините, что так внезапно обратился к вам с просьбой. Я сам до вчерашнего дня даже не думал об этом, а сегодня мне пришло в голову, что можно как-то связать Милан с Канном. Между этими двумя событиями полмесяца разницы, я мог бы взять на это время отпуск и прожить там на собственные средства. У меня на счету в банке есть немного валюты, и поэтому речь идет не о деньгах на командировку, а только о формальностях с паспортом и визами. Все-таки сразу две страны: Франция и Италия. В Италию я, правда, ездил несколько раз, но только на два-три дня, сейчас хотелось бы пробыть там подольше.
— Понятно. Кто же не знает, что значит для художника путешествие по этим странам!
— Точнее, для историка искусств, здесь в институте я выступаю именно в этой роли.
— Не будем скромничать. Я когда-то видел ваши картины и иллюстрации для зарубежных издательств.
— Это уже старая история. Вот откуда у меня и сохранилась валюта на поездку. Но с тех пор, как я попал в институт, работаю не для себя, а для других, все остальное забросил.
— Может быть, эта поездка явится стимулом? Вот и еще один аргумент к сегодняшнему заседанию.
Заседания совета института проводились регулярно по пятницам и всегда начинались одинаково.
Заранее убранный зал заседаний ожидал гостей. На зеленом сукне расставлялись чашки и никелированные термосы с горячим кофе (члены совета тоже страдали пониженным давлением), на подносах стояли бутылки с минеральной водой и стаканы, металлические сахарницы и деревянные кубки с импортными сигаретами — все это должно было обеспечить нормальный ход заседания.
Первым приходил старик Крукевич, который выдавал себя за бывшего барона, чуть ли не графа, хотя другие считали, что он самый обыкновенный Крук[4], в регистрационный список ученого совета он попал как автор. Крукевич с трудом втаскивал в зал свою тощую, чуть сгорбленную фигуру, увенчанную пирамидальной головой с жидкими волосками на висках и затылке, слегка подцвеченными хной, а спереди украшенную прилизанной накладкой, напоминавшей скальп, снятый с таксы.
Крук был пунктуален сверх меры и всегда готов к действию. Едва успев прибыть и убедившись, что в зале никого нет, он тут же направлялся к деревянному кубку с сигаретами. Вообще, он подслащивал дымом не столько отсутствие мнимого титула, сколько отсутствие таланта, последний проблеск которого погас более десяти лет назад, когда в памяти тогдашних композиторов стерлись всякие воспоминания о песнях, некогда написанных Круком.
