Сын лесничего подумал. Силы были неравные. Схватка могла кончиться только в пользу Пундыка, крепкие ноги которого прочно держали его на земле, а ширококостое тело распирало старую, выгоревшую на солнце рубашку; застегнутая только одной пуговицей на шее, она раскрывалась, обнажая загорелую грудь.
Сын лесничего вежливо сказал:
— Я не дерусь, а если тебе хочется — давай.
— Очень мне надо! — спокойно сказал Пундык. — Я тебя все равно забью. Давай лучше дружить! Меня зовут Шуркой.
— А меня — Димкой.
— Ты из какого города к нам приехал?
— Из Владивостока. На «Алеуте».
— А мы с папкой таежные, давно уже здесь живем.
Гуси обступили ребят со всех сторон. Вожак ходил возле Димки, сердясь и пригибая голову к земле. Шурка сказал:
— Помоги мне гусей до дому загнать, а то они опять в протоку уплывут, потом ищи!
Ребята выгнали гусей на тропинку и пошли к поселку. Димка держал свой карабин за спиной.
— Я, брат, тоже так стрелял, — сказал Шурка и добавил с завистью: — Ружьишко у тебя хорошее! Отец подарил?
Димка искоса посмотрел на спутника — Шурка ему понравился.
— Приходи ко мне, — сказал он, — книги вместе читать будем! У меня книг много.
Шурка пренебрежительно отмахнулся:
— У нас тут, брат, интереснее, чем в книгах! Мы с отцом этой зимой на медведя ходили.
Димка с уважением сказал, веря только наполовину:
— Да ну-у!
Он уже оправился от смущения и неловкости и за ремень ружья держался с видом бывалого человека.
Через три дня ребята сделались друзьями.
Бухта Тихая, куда Димка с отцом приехал на «Алеуте» всего лишь восемь дней назад, встретила их очень неприветливо.
Всю дорогу море было беспокойное. Да и само время было тоже бурное. Гражданская война еще не кончилась, и на этом берегу, как и во Владивостоке, еще были белые и японцы.
«Алеут» попал в туман; белесый и мокрый, он окружил корабль со всех сторон и становился все гуще и гуще. Предметы потеряли привычные очертания; в высоте пропали мачты, труба, даже капитанский мостик слился с этой мглой. Люди, сновавшие по кораблю, натыкались друг на друга.
Через каждые три минуты короткий взвизг сирены нависал над пароходом. И каждый раз этот звук, тревожный и неприятный, раздавался неожиданно. Казалось, что он идет откуда-то сверху, словно кто-то незримый предупреждал корабль о надвигающейся опасности.
Сырость забиралась всюду. Она капельками осаживалась на лицах и одежде людей, на кабестанах, бортах, обшивке, медных поручнях. Тонкие струйки сочились по металлическим предметам и, собираясь в ручейки, стекали на палубу и покрывали ее лужами.
