Я снимал, как люди в траурной черной одежде столпились у свежевырытой могилы. Портрет покойного, многочисленные венки, просто цветы. Гомонова привлекала к себе внимание: тонкая вуаль, как в нео-нуаре 50-х, не могла скрыть ее красоты.
Гроб с Гомоновым по живому коридору несли шестеро с повязками на руках, как полагалось по традиции. Среди них был водитель покойного, которого подрядили на это за его физическую силу, не иначе. Помимо него, я узнал Федорова, Бондаренко и Чистюхина. Двух других я никогда раньше не видел, а потому – на всякий случай – постарался заснять их лица как можно крупнее.
На похоронах не обошлось без священника. Его я снимать не стал. Когда все формальности были соблюдены, рабочие на тросах опустили гроб в яму. Настал через всех присутствующих отметиться у могилы в последний раз, бросив на крышку гроба по горсти земли.
– Дим, видишь вон того чувачка?
– Где?
– А вон. Черный пиджак и черная рубаха.
– Где?
– Да разуй же ты глаза, твою мать! Вон, напротив Чистюхина стоит!
Мельник наконец сообразил, о ком речь. Я сделал несколько крупных снимков заинтересовавшего меня человека. Это был мордастый мужчина лет 35, на котором, несмотря на скорбный вид, соответствующий ситуации, пробы негде было ставить. С виду – типичный уголовник, разве что татуировок на пальцах не хватало.
– А рожа-то, – прокомментировал Мельник. – Чувак наверняка знает нашего брата. Видно, опыт богатый.
– И не говори. Натуральный браток, в натуре.
А потом я заметил ее. Одинокий силуэт женщины стоял в полусотне метров от столпившихся вокруг могилы, на которую уже водружали солидного и внушительного вида надгробную плиту с портретом. Я навел на нее объектив. И сразу узнал лицо женщины.
– Дим, смени-ка меня.
– А ты куда намылился?
Я кивнул в сторону незнакомки.
– На ловца и зверь бежит.
Мельник посмотрел на нее в бинокль, но, кажется, не понял ничего, кроме того, что молодая женщина была красива. Потому что осуждающе посмотрел на меня.
– Имей уважение к покойному. Нельзя ж такой тварью быть.
– Мельник, ты меня иногда убиваешь, – возмутился я.
Когда я уже выпрыгнул из фургона, до Мельника, кажется, дошло, потому что он выдал протяжное:
– Аааа!
Дело в том, что женщиной, наблюдавшей за погребением Гомонова издалека, была Настя. Она же Анастасия Филозова. Любовница убитого.
Она заметила меня слишком поздно, иначе развернулась бы и торопливо ретировалась прочь – все это отразилось на ее лице.
– Спокойно! – я поднял руки, показывая, что мои намерения самые что ни на есть мирные. – Настя, не волнуйтесь, хорошо?
