— Не отдам! Не отдам! Не отдам!..
Николай перепугался.
— Что ты, что ты, Маруся? Успокойся! Ну, какая ты дикая! Успокойся, говорю!
За перегородкой прошелестели сдержанные голоса. Кто-то прислушивался там к тому, что происходило у Марии. Николай опасливо оглянулся на перегородку и понизил голос:
— Не делай скандала. Там все слышно. Перестань!
Замолчав, Мария не отходила от кроватки и попрежнему заслоняла ее собою. И попрежнему глаза ее сверкали гневно и испуганно.
— Ух, как у тебя нервы перекручены, — деланно бодрым тоном продолжал Николай. — Разве можно так! Ты распускаешь себя, Маруся. Ни к чему это все. Вовку я твоего у тебя не отнимаю. Говорю только, что я со своей стороны не отступлюсь от него. Что же это на самом деле! Ведь я отец! Он мне дорог. И ты не права, отшибая меня от него. Не права!
Руки Марии упали и вяло протянулись вдоль тела. Синенькая жилка забилась на ее виске. Губы сжались. В себе замкнула Мария свое негодование. В себе. Она перевела дух и тихо сказала:
— Уходи. Уходи, мне тяжело с тобою.
— Если тебе неприятно, я уйду, — охотно согласился Николай, украдкой взглядывая на перегородку. — Но ты успокойся и примирись с тем, что я буду наведываться к Вовке.
Он ушел. Мария долго стояла посреди комнаты. Стояла и думала горькие думы свои. Наконец, она вздохнула. Горькая усмешка покривила ее губы.
— Отец... — с болью прошептала она и тяжело вздохнула.
За перегородкой все слышно было. За перегородкой с жадностью впитывали в себя каждый звук, каждое слово. И по двору потекли новые разговоры.
— У Никоновых квартирантка-то, прости господи, какие дела завела! Двух мужиков к себе приваживает да все ребеночка не может разделить меж ними!
— Срам какой! До чего нонче девушки доходят!
— Дали им волю безобразничать, разврат завели!.. А еще студентка, в ниверситете обучается!
— Там этому-то вот, видать, только и обучают! Не иначе! Добру разве теперешние учителя учат?!
Двор снова ожил, жадно ухватив клочок чужой живой жизни.
Скамейки у ворот, ступеньки лестниц, тротуары заполнены соседками, которые по-своему переживают то, что доносится к ним из флигеля Никоновых.
Уже свежеют в предосенней поре вечера, уже перепадают унылые, надоедливые дожди. Но на дворе и за воротами по вечерам попрежнему собираются женщины и толкуют об уличном, о мелких и неизбежных явлениях скупой и однообразной жизни. И между ними, между житейски хитрыми и бывалыми женщинами вертятся ребятишки, которые имеют свою долю в толках, в сплетнях, в разговорах своих матерей. Шустрые девчонки подхватывают слухи, переносят их от скамейки к скамейке, повторяют мысли взрослых. Лукавые глазенки сверкают нездоровой жадностью, недетским любопытством.
