Трое и сын | страница 2



Женщины повернули головы в ту сторону, откуда несся он. Женщины сжали губы и неодобрительно покачали головами. И чья-то шустрая девчонка с заблестевшими глазами, с глазами, в которых тлелось разбуженное любопытство, сказала:

— Это у Никоновых, во флигере квартиранка ребеночка рожает!

— У-у!.. цыть ты! — накинулась на девчонку мать и погнала ее домой.

А крики, дикие и неудержимые, злобные и молящие, неслись по улице громче, острее и бесстыднее.

Женщины угнали детей по домам, а сами остались на улице. Они оживились. Они сошлись друг к дружке поближе, потеснее. Вслушиваясь в стоны рожавшей женщины, они вполголоса, как будто громкие голоса их могли потревожить то, что происходило в этот вечер за стенами чужого жилища, говорили о той, которая мучилась в предродовых схватках.

— В родильный не могла она, что ли?

— До последних месяцев в скрытности держала свою утробу. Стеснялась.

— Как не стесняться!? Набегала себе брюхо от парней... вот и страдает теперь.

— Парни-то тут, пожалуй, не виноваты... Она, скажите на милость, с женатым мужчиной хороводилась. У него двое детей!

— Ай-яй!.. Да ей бы, твари, глаза за это выхлестать стоило бы!.. С женатым? Да еще двое детей! Ну и народ пошел! Сволочи!

— Действительно! Настоящие сволочи!

Крики как бы обнажаются: они нагло попирают крепкие законы вечера и тревожат и будят какую-то обиду. Женщины переглядываются и, подавляя вздохи, укоризненно отмечают:

— Срам какой!.. Всю улицу тревожит...

— Первый раз, наверно... Непривычная.

— Молоденькая. Поторопилась забрюхатить, вот и мается теперь!

Вдруг они умолкают. Достигнув крайнего и непереносимого предела, стоны вдруг обрывается. Последний яростный крик. Потом тишина.

Женщины настороженно слушают. Кто-то из них вздыхает.

Они чувствуют, что там, во флигеле у Никоновых родился человек.

3.

На стенах прыгают зайчики. Утреннее солнце прорвалось сквозь какую-то щель и ласково трогает стену. Утро сочно и свежо опрокидывается над городом.

За стенами заглушенные голоса раздраженно встречают новый день.

— Пускай устраивается где-нибудь! Этак что же теперь будет? Ребенок пищать цельными днями станет, беспокойство! Гадость!

— Тарифная она...

— Ну и мы тоже! Подумаешь!.. Мы без детей пускали.

— Конешно... Дак как же ее выставишь?

Но, покрывая глухие голоса за стеною, остро и беспомощно тянется детский писк. И зайчики на стене меркнут.

Бледная неумелая рука обнажает грудь и толкает сосок в розовый и влажный ротик. На мгновенье писк прекращается. Но только на мгновенье. Потому что вслед за этим он усиливается, он разрастается и вырастает в непереносимый, томящий плач, в острую и непонятную жалобу, чуть-чуть злобную и все-таки жалобу.