Сейчас в каюте кормили еще двух таких же краснощеких молодцов.
На носу у илимки был устроен очаг. Павлушина мать, жмурясь от дыма, помешивала в котле, а счетовод Мамурин сидел на борту и задумчиво сосал трубку. Мамурин, пожилой и небритый, голос имел скрипучий. Он едет в Госторг сдавать пушнину, а потом отправится на курорт.
Наконец, в каюте вместе с ребятами были еще две женщины.
Так и плыли они — шестеро взрослых, трое ребят и груз — белка, песцы и соболь, на сто тысяч золотых рублей.
По безлюдной реке нужно было проплыть шестьсот километров, на третьи сутки илимка должна была бросить якорь в устье реки у большого селения.
* * *
Вода прибывала. На галечных берегах лежали зеленые льдины, забытые ледоходом. Караваны гусей тянули к тундрам. От яркого дня и простора хотелось петь. Мир смотрел обновленным и яркопозолоченным солнцем.
Вздохнул ветерок и рябь пробежала по синей воде.
— Попутный! — крикнул радист.
— Поднимай парус! — торопился Кеша.
Палуба загудела от топота ног, над судном взвилось полотнище, изогнулось крылом и еще быстрей замелькали прибрежные скалы и еще веселей зажурчал перед носом илимки серебряный бурун.
Через час Кеша взглянул на трехзубый утес и сказал Вострякову:
— Порог!
Сердце у Вострякова упало. Сделалось радостно и жутко. Порог считался опасным.
Все пассажиры настроились по-особому. Мрачный Мамурин полез на корму и стал у руля на помощь Кеше. Взволнованные женщины созвали к тебе ребят, теснились в каюте и выглядывали из-за двери. Востряков спустил парус и оглянулся на Кешу.
— А теперь?
Мамурин сказал:
— Стой впереди. И, если что, — за ребятами присмотришь...
Востряков растерялся, заморгал глазами.
— Где же мне... Это Кеша...
Кеша засмеялся, качнул головой.
— На меня не надейся! На мне пушнина. Иди, иди, чего стал?
Так Востряков и не понял, смеется капитан или говорит всерьез.
Течение убыстрялось. Берега сходились, сжатая утесами рока гудела. Пологие водяные горбы колыхали илимку.
— Куда ты, пострел? — тоскливо крикнула мать на Павлушку, норовившего высунуться из каюты.
Глаза у Кеши прищурились еще более, он коротко крикнул:
— Влево!
И разом, вместе с Мамуриным, илимка вильнула вправо, и камни, нырявшие в буруне, остались сбоку. Зеленый вал с короной кипящей пены приподнял судно. Женщины вскрикнули.
Илимку взмахнуло, как на качелях, вверх, вниз, берега словно распахнулись и в шуме сбивавшихся волн, в клокотании и плеске кружащихся струй, судно вынеслось из порога.
