Евпатий снова поклонился и, повинуясь жесту князя, вышел из горницы. Над посадом светлело небо, вот-вот должно было появиться солнце. За стенами уже мычало на разные голоса стадо, хлестали в воздухе пастушьи кнуты. Наступало утро. В русских домах поднимались рано, и в княжеских хоромах уже тоже начиналась жизнь. Евпатий остановился возле лестницы и облокотился на перила. Нелегкие думы одолевали его. Князь был по-своему прав, но он был и не прав, считая, что сможет договориться с татарами, откупиться от них. А если татары посчитают, что возьмут во сто крат больше сами, чем им принесет князь на золоченом блюде? И быть тут большой крови, потому как войско татарское нельзя допускать глубоко в земли рязанские. Встречать его надо загодя и в том месте, где русичам биться сподручнее, а татарам неудобно. А там, глядишь, и не станут татары биться.
– Евпатий, – прозвенел колокольчиком нежный голос за спиной, и воевода резко обернулся.
Доляна стояла у двери, прижавшись щекой к косяку, и смотрела на него спокойным и чуть грустным взглядом.
– Я слышала, что произошло этой ночью, – снова заговорила девушка.
– Не суди, – угрюмо попросил Евпатий и повернулся лицом в сторону реки, где уже появились рыбацкие челны. – Ты не знаешь всего, что там было.
Доляна подошла и встала с ним рядом. Девушка молчала, но Евпатий внутренне чувствовал, что в ней что-то изменилось. Он привык видеть воспитанницу князя веселой, подвижной, смешливой и беззаботной девочкой. Сейчас рядом с ним стояла взрослая печальная женщина, познавшая, что такое горе. Это было непривычно и странно.
– Мы живем в страшном и жестоком мире, Евпатий, – заговорила Доляна. – Евфросин все говорит, что нужно жить в любви, что нужно платить любовью даже за сделанное тебе зло, что не нужно судить и гневаться. Но как можно жить по таким заповедям, когда каждый день теряешь близких людей, отрываешь с кровью частичку своей души. И не остается внутри больше ничего, только кровоточащая пустота, которая ноет и саднит.
Девушка замолчала, продолжая смотреть в даль, в туман над рекой, на леса и поля. Коловрат смотрел туда же, но видел перед собой мертвое тело Ивара с открытыми глазами. Видел безжизненно свалившуюся набок голову Андрея и торчавший из его спины большой нож. А еще он вспоминал звуки. Топот тысяч и тысяч коней в степи, от которых, казалось, дрожит земля, и пыль, поднимавшуюся до самого солнца и застилавшую его.
– Ты любила его? – спросил он, не поворачивая головы.
