Шел уже первый час ночи, практически весь вагон спал, отовсюду с полок свешивались ноги, руки, лишь кое-где все еще сидели в приглушенном свете бодрствующие пассажиры и негромко переговаривались. В проходе же вообще никого не было.
Проводница уже ждала нас. Она пропустила Валентину в купе первой, и та вошла в него, целомудренно потупив глаза.
– Там все на столике, как уговорились, – сказала мне вполголоса проводница, пытаясь подавить прорывающуюся глумливую улыбочку. – И это, вы там шибко не шумите, ладно?
Я молча вынул из кармана пачку денег, при виде которой у Валентины номер два глаза опять стали квадратными, и отслюнил ей четвертной и десятку.
– Ну, беспокойной вам ночи! – пряча деньги в карман своего фартука, сказала она. – Если чего вдруг понадобится, стуканешь, я туточки, через стенку, в служебном помещении.
– Ладно, ладно, стукану!
Я подошел к двери купе проводницы, где сейчас меня ждала Валентина и, пытаясь усмирить колотящееся сердце, глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. Но сердце продолжало грохотать, усиленно качая вскипевшую кровь.
Я пару раз стукнул согнутым указательным пальцем в дверь. И она тут же распахнулась. Валентина стояла передо мной с полотенцем, перекинутым через руку, с зубной щеткой и тюбиком пасты, зажатыми в другой руке.
– Побудь пока один, – сказала она. И, коснувшись своей упругой грудью моей – я как будто ожог получил, – вышла.
Она вернулась минут через пять, задвинула за собой дверь, щелкнула замком. Я к тому времени открыл бутылку «Советского шампанского», налил шипящего, исходящего лопающимися пузырьками вина в стаканы, разделил шоколадку «Аленку» на дольки, большущее красно-зеленое яблоко разломил руками пополам. И они, эти руки, предательски дрожали от охватившего меня возбуждения и нетерпения.
Валя села рядом со мной на застеленную проводницкую постель, я подал ей стакан, потянулся к ней своим.
– Ну, за что будем пить? – сказала она каким-то совсем другим, грудным голосом, от которого у меня перехватило дыхание. С Валей происходили удивительные перемены: глаза вон потемнели, превратились в глубокие-глубокие озерки, грудь стала подниматься и опускаться чаще. Неужели это все из-за меня, из-за предвкушения того, что сейчас должно произойти между нами?
– За тебя, – хриплым голосом сказал я.
– Тогда уж за нас, – предложила она.
– За нас! – эхом повторил я. Мы глухо звякнули сведенными стаканами и, не сговариваясь, осушили их до дна.
Валя взяла кусок шоколадки, аккуратно, как все она делала, откусила от него, как-то так пожевала, что губы ее перепачкались коричневой сладкой массой, и неожиданно сказала все тем же новым низким голосом:
