Пошел я в полицейское управление заявляться, что выбираю приграничную местность. И крепко там сцепился. Мне полагалось получить предписание. Приводят к чиновнику. Не старше меня, но очень покровительственный. Спрашивает: «Как, вы уезжаете?» А я уже был языкатый: «Что значит – как? Приговорили – уезжаю». А он так заботливо: «Нет, – настаивает, – никто не хотел вас высылать. Вам помогали исправить ошибку. Дали возможность выбора. Зачем вы уезжаете?» – «Затем, говорю, что приговору подчиняюсь, а сам насиловать убеждения не буду. И не надо со мной задушевным тоном. Высылаете – высылайте», – «Нет, вы сами себя высылаете нелепым упрямством. У вас же маленький ребенок. Вам что дороже – ребенок или убеждения?» Я аж зубами лязгнул: «Вы государственный, чиновник. Вы понимаете, что сейчас сказали? Вы сказали, что у нас такое государство, где человек вынужден выбирать между ребенком и совестью. Надеюсь, что не такое. Мы обжалуем приговор». Он ртом дергает, усмешку давит. «Да, – вздохнул, – тяжелый случай. По-дружески вам советую – опомнитесь. Вот уж не думал, что кто-то пойдет в ссылку за право оставить дочь незаконной». – «Такие законы значит. Лицемерные. Мы против них судились». Он расхохотался и последнее слово за собой оставил: «Запомните, лицемерие – это пошлина, которую добродетель взимает с порока». Я и запомнил. Потом только узнал, что он это не сам придумал.
К нам на границу и сегодня добраться не очень-то просто. А тогда в три приема: сначала на поезде, потом в почтовой карете, потом на чем получится. Малышка тоже нас провожала. И такая веселая была, что сердце болело. Не понимает, что мама с папой уезжают надолго. Получилось – почти на полгода. Доктор выиграл второй процесс. Мы еще дождались снятия ссылки и вернулись. С известием, что семью ожидает пополнение.
А вдруг бы проиграл? Ну, обвенчались бы. Если государству так хочется взять с нас пошлину лицемерия и назвать это добродетелью, то пусть. Уплатим. Это, в конце концов, не тот случай, где так уж надо на рожон лезть. Но мысль, что могут принудить к выбору между ребенком и совестью, во мне засела. Ведь человек все-таки выберет ребенка, правда? Но каким он вырастет?
Когда поезд тронулся, вдруг я почувствовал, что тяжесть пропала куда-то.
Две малышки – радости вдвое, а трудов, если здоровенькие, конечно, – не вдвое, а столько же, как с одной. Воспитательные принципы у нас смешные были: на руки брать почаще, разговаривать побольше, подкидывать повыше. Я и подкидывал, но спрашивал: а что будет?
