– В таком случае неделю отсчитываем с завтрашнего дня, – усмехнулся он и убрался наконец.
Но возник как из-под земли с вопросом «куда это ты?», когда на следующий день я поздним утром спускался по лестнице, чтобы ехать к Марте.
– По-моему, это и так ясно, – сухо ответил я, не собираясь останавливаться.
– Если к сестрам, то их дома нет. У нас на границе красавицы в это время работают. Или они тебя на завод звали? К вечеру поезжай, а сейчас давай-ка лучше партию в бильярд.
Воображением я уже приближался к их дому и видел у веранды пурпурно-розовые костры отчаянно цветущего шиповника, но когда увидел глазами, все равно оказалось рано. Мальчишка-работник повел мою лошадь. Герти, младшенькая, вышла на веранду все в том же белом платье, с озабоченным видом: «Ах, это вы».
Бессовестные глаза сами собой по привычке изобразили «ты прекрасна, дитя мое…», но я встряхнулся – мысленно, конечно – и взглянул на нее просто и дружески.
– Никого еще нет, – улыбнулась Герти. – Вы посидите, я вам вина принесу. А я пока позанимаюсь. Сестры вот-вот вернутся, обедать будем.
– Позанимаетесь – чем? – спросил я, когда она принесла узорный кувшин и керамический стакан.
– Приход-расход, я же счетовод, – срифмовала она, но не засмеялась. И преспокойно скрылась в доме. Оставить гостя одного – это, наверное, в нравах границы.
Она сосредоточенно считала на маленьких, с ладонь размером странных счетах вроде античного абака, внимательно записывая результаты в две толстые книги. На меня смотрели ее летящие брови и ресницы, похожие на крылья черной бабочки или на лепестки черного мака. Я удивился тому, что она сидит ко мне лицом и свет ей падает справа. Вот как, она левша… На подоконник тяжело вспрыгнул громадный кот, растекся рыжей шкурой по ту сторону решетки, уставившись на меня золотыми монетами. Глаза желтые, как у Юджины… Окна зарешеченные – граница…
Мне было лет пять-шесть, когда дядя привел меня в студию скульпторши, показавшейся мне страшной каменной старухой. Я жался к дяде, стараясь не смотреть на жуткие предметы, окружавшие толстую ведьму в сером балахоне, особенно на белый обрубок человека без головы и бурую ногу без человека. Крупная рука с толстыми пальцами отщипнула кусочек глины от влажного кома, пальцы пришли в движение, мне захотелось зажмуриться, но вдруг на широкой ладони появился крошечный улыбающийся щенок. В семейные анналы внесено, что я всплеснул руками, подпрыгнул, завизжал и прокричал в восторге: «Я понял! Ты не ведьма, ты мать-природа!» Альма Друд, став действительно старой и по-настоящему знаменитой, продолжала любить меня – наверное, за то, что никто больше не называл ее от всей души матерью-природой.
