– Женщина? – коротко сформулировал Царёв.
– Никогда, – с уверенностью в голосе откликнулась Женя, – по крайней мере, сейчас ни малейших следов, а в той жизни просто её негде было взять, разве что написать самому, а потом смотреть на неё и тихо сходить с ума в этой нашей пустыне.
– Позвони отцу, – посоветовал он уже довольно серьёзно, оставив игривый тон, – скажи, что он антисталинист, сам прошел всякое такое, ну и намекни, что, мол, о 58-й знает не понаслышке. Ну а по работе, скажи, инженер, учёный-технарь в чистом виде, как-то так, но не больше, надеюсь, это понятно, да?
Ей было понятно. Всю следующую неделю Евгения Адольфовна провела дома, почти не выходя из квартиры. Она провожала Павла Сергеевича на службу и встречала его после всех его утомительных и никогда никем заранее не знаемых рабочих часов. Разве что попросила один раз машину, чтобы перебросить из общежития на квартиру свой скромный скарб. Главное дело, нужно было перевезти дедов столик, что пропутешествовал сюда вместе с ней, когда она оставляла Караганду.
Она неотрывно читала книги, которые были в доме, поражаясь диапазону интересов будущего супруга. У него было всё, начиная с трудов Циолковского и «Диалогов» Платона до научной фантастики, в основном переводной, хотя на видном месте лежал и Иван Ефремов. Тут же находились, где с закладкой, а какие с загнутой страницей, рассказы Чехова, Бунина, «Бесы» Достоевского, его же дневники, опубликованные письма. Гоголь, тот просто покоился в углу спальни, раскрытый на половине «Мёртвых душ» и обращённый страницами в паркетный пол. Тут же громоздилась стопка чего-то на немецком языке, Женька даже не стала вникать, бесполезно, из немецкого знала только «Битте-дритте вас ис дас» и «Гитлер капут». Рядом – книги по планеризму, по истории авиации, почему-то «Три мушкетёра», придавленные сверху «Дон Кихотом». Там же, в их огромной спальне, куча пластинок, в ряд: записи органной музыки, гитарный курс и отдельно, во всех вариантах: Бетховен, Бах, Верди, Рахманинов, Вивальди, Моцарт.
Она рассортировала всё как сумела, разложив в удобном для Царёва порядке на свой палисандр, чтобы хотя бы минимально проявить уважение к классикам. Вряд ли, подумала, Павел её рассердится на такое самоуправство, за то, что любимые книжки его и на самом деле стали теперь «настольными».
Пытаясь с толком использовать остатки отпуска, заодно попросила Настасью помочь сделать перестановку в доме. Со спальни и начали, переиначив и остальное по её вкусу. Теперь их постель располагалась так, что утреннее солнце больше не било в глаза, зато свет его, ставший отныне боковым и не таким раздражительным и резким, будучи равномерно рассеянным в пространстве новой спальни, словно немного помягчал и подобрел, оберегая их сон и раннее пробуждение.
