Что за порыв ветра потряс бузину в ту счастливую минуту? А может быть, до парка, до беседки «билье-ду» долетел порыв судьбы, эхо того рокового августовского залпа в Крыму 1855 года, который решил судьбу двух молодых людей, плачущих в беседке?
Покушав, Анна Дмитриевна вновь оседлала изящную лошадку и – Дианой – поехала в парк насладиться испугом влюбленных.
Катенька тем временем показывала Петру Васильевичу нижнюю – английскую, пейзажную – часть парка, они первый раз были здесь одни, и никто не мешал капитанской внучке говорить о том, что в душе. Оказывается, она особенно любила эти уголки и даже дала свои прозвища самым заметным деревьям. Так, громадную корабельную сосну, которой по пояс были сосны-соседки, она назвала «одинокой мачтой». Один вертлявый, перекрученный в талии вяз Катя окрестила «галантиром» (от фр. galant – обходительный). И действительно, он напоминал ловеласа. Влюбленные тихо смеялись. Густую кучку кленов, растущих по-английски от «одного корня», или веером из одной точки, она назвала «семеро братьев», а упавшую аркой березу – «викторией» – потому что, оперевшись на землю, ствол снова неожиданно и победно шел вверх и там, в вышине, распускался ветвистой кроной… а еще «нимфа» (об иве), «дуэлянты» (липа, упавшая на другую, но так, что обе продолжали расти) и, наконец, Перикл. Этим прославленным именем из греческой истории она назвала величественный дуб с двумя мощно поднятыми в небо ручищами. Было что-то страшно человеческое в застывшем жесте, словно бы дуб поднял над головой-кроной невидимый меч двумя руками. Катя сама не знала, как тут угадала, ведь это был праправнук той первой языческой рощицы, посвященной Перуну… Перикл – это Перун.
Тут, на тропе под дубом, и настигла их верхом Анна Дмитриевна. Влюбленные были поражены, растеряны. Петр Васильевич был гневно отчитан, ведь он обещал оставить падчерицу в покое; ему было отказано от дома, а Катя отослана в комнаты.
Через неделю, в назначенную полночь, когда девушку никто не стерег, она вышла со страхом из спальни в дорожном платье, взяв с собой всего лишь одну легкую картонку с самым необходимым. Идти сквозь полуночный парк по ледяным от луны дорожкам было жутко. У малых воротец ее никто не ждал. Она была в полуобмороке, как вдруг из чащобы вышел ужасный человек без зубов и подал ей письмо от Петра Васильевича. Она вскрикнула. Дворовый человек что-то шамкал ей вслед, но она, не слушая, бежала назад вся в слезах. Ей казалось, что случилось что-то роковое, мерещилась чуть ли не гибель любимого. Собрав все свое мужество, она тихо прошла сквозь чуткий дом обратно в спальню и там, плача, распечатала бумагу. Охлюстин детским своим почерком писал, что его срочно вызвали в Петербург. Зачем – не знает. Что вернется как можно скорее. По дате было видно, что он отъехал уже как четвертый день. Она проплакала всю ночь; ни к завтраку, ни к обеду не выходила, сославшись на мигрень. Мачеха думала, что это уловки перед побегом, но назначенной ночью ничего не случилось. Около часу она вдруг ворвалась в спальню падчерицы, та не спала и встретила взгляд Анны Дмитриевны спокойно, даже насмешливо. Разговора не было. Утром, за завтраком, «маман» снова заговорила о скорой помолвке.
