GENIUS LOCI. Повесть о парке | страница 2
Так вот, друзья, эту повесть о парке я писал от руки! Я убрал со стола машинку с глаз подальше.
Почему?
Потому что только почерк позволял мне страстно слиться с написанным текстом. Ведь текст – это роды из бездны. А почерк пуповина из тьмы…
Больше того, я начал писать на гладкой мелованной бумаге, но вскоре понял, что моя шариковая ручка скользит слишком быстро – она обгоняет мысли. Потому ее надо слегка притормозить. Тогда я подобрал для работы стопку тонких страниц самой нежной папиросной бумаги; шарик встретил сопротивление шероховатого листа, и скорость письма гармонично совпала с темпом постава. Кроме того, когда я переворачивал исписанный лист, он продолжал радовать глаз изнанкой почерка, которая легко проступала на обороте странички, как синеватая кровеносная сеть повести…
Эти оба оттиска содержания – прямой и оборотный – наполняли мою душу неизъяснимым восторгом: ай, да Пушкин, ай да сукин сын.
Короче, моя повесть о парке – GENIUS LOCI – это еще и последний памятник моей собственноручной коннице русского алфавита, погибшей в песках времени, моему ныне почти забытому почерку.
А. КОРОЛЕВ
P.S.Иллюстрациями в книге о парке стали именно избранные странички из моей рукописи, тут вам и почерк, и разные почеркушки на полях – еще одно вольное подражание Пушкину, который любил рисовать вокруг облачка рифм на листе разные лица, носы, чертенят, свой профиль и дамские ножки… чтобы держать под рукой вдохновение.
1. ЗЕЛЕНЫЙ СЛОВАРЬ
В одном частном письме английский поэт восемнадцатого века Александр Поуп рекомендовал при устройстве сада советоваться во всем с «гением местности» и сообразовывать усилия садовника с физиономией и характером окрестной природы. Сказать, конечно, легче, чем воочию увидеть этот незримый гений, или тем более проникнуться его духом и подчинить свой садовый почерк его неслышной диктовке. Гений местности – сама тайна. Да. Но часто незримое и тайное легко замечает ранимый глаз ребенка.
Так и случилось.
Именно ему вдруг открылся в летней парковой сени, в переплете сучьев и веток, в пятнах темно-зеленой листвы гений местности. Трудно сказать, как тот выглядел, – ребенок промолчал, проводив его полет насупленным взглядом. Хотя, впрочем, следы какой-то потусторонней встречи позднее мелькают на страницах его пиитических книг. Таких встреч было несколько, и лицо встреченного двоится в памяти: то это грозный облик шестикрылого серафима пустыни – ангельский образ, лицо которого закрыто двумя крылами, то – темная личина духа отрицания:
