Гомартадж полулежала на пушистом ковре. На ней было тяжелое шитое золотом платье, и вся с головы до ног была она засыпана жемчугом и драгоценными камнями. Васькин гостинец – большая звезда алмазная с синим сапфиром огромной величины посредине – искрилась у нее на груди… Прелестными, немножко дикими, глазами газели она задумчиво и печально глядела на широкую, пылающую пышными огнями заката реку и была душой далеко, далеко от всего, что ее окружало. Степан хлопал чарку за чаркой, и глаза его наливались какою-то черной и дикой силой.
– Эй, все!.. – вдруг встав во весь рост, загремел он. – На весла!.. едем кататься… Живее!..
Несколько минут суеты около чалок, и один за другим струги, пьяные и шумные, выплывали на пылающий на закате стрежень.
– Мою любимую… Запевай!..
И на соседнем струге залился, зазвенел Васька-Сокольник:
Вниз по матушке по Волге…
Васька нарочно сел спиной к атаманскому стругу: крепко «жалел» он про себя персиянку. И подхватили сотни голосов:
…да по Волге
Легка лодочка плывет…
И из строя густо-гудящих голосов опять поднялся чистый, как лесной ключ, голос Васьки:
И еще горячее похватили струги:
…да гребцов ровно тридцать молодцов…
Дикая, черная сила неуемной волной поднялась в широкой груди пьяного Степана и ударила в голову. Да, надо развязывать себя, надо найти сразу выходы, все привести в ясность и всех удивить.
– Эх, Волга… – точно рыданием вырвалось из его взбаламученной груди. – Много дала ты мне и злата, и серебра, и славой покрыла меня, а я ничем еще не отблагодарил тебя!..
Не зная, что он еще сделает, он огляделся красными, воспаленными глазами. И вдруг схватил он железной рукой удивленную и перепуганную Гомартадж за горло, а другой за ноги и – швырнул ее в пылающую огнями заката Волгу. Золотом и кровью взбрызнули волны, раздался жалкий крик девушки, и вздох удивления и ужаса пронесся по стругам. Васька-Сокольник вскочил с диким лицом и только хотел было броситься в воду, как загремел страшный голос атамана:
– Не сметь!..
И черное дуло пистолета жутко уставилось Ваське в глаза.
Гомартадж, жалобно крича непонятные слова и уже захлебываясь, боролась со своим тяжелым платьем, которое тянуло ее вниз…
– Ну, что опешили? – пьяно крикнул атаман и сам уверенно затянул:
И, потрясенные, пьяные, полусумасшедшие, подхватили казаки:
…да погода,
Погодушка не малая!..
От города, пылающего в огнях заката, плыл важный и величавый благовест ко всенощной, а по реке лилась широкая, за душу хватающая песня о Волге родимой… Уносимая стрежнем, Гомартадж все еще барахталась, и шли от нее во все стороны огневые круги волн. Вот она скрылась на мгновение, опять всплыла, опять погрузилась, взмаячила на мгновение белая рука, и огневая река сомкнулась над ней навсегда.
