– А…
– Результата никто требовать не будет, – перебивает она меня. – У Лены нет никаких иллюзий. Она очень понимающая мама. Но она тоже хочет, как я, чтобы с Уной занимались, чтобы она не просто сидела в своём кресле, а что-то делала. Чтобы не просто существовала, а жила. Понимаешь?
– Понимаю, – говорю.
Я прихожу на Железноводскую улицу. Там сейчас очень хорошо – и цветущие яблони, и сирень, и черёмуха. И рядом гавань. И ветер.
Уна полулежит в коляске. Она очень похожа на свою русскую маму и при этом совсем не похожа на русскую. Типичная американка. От неё веет заграницей – надёжностью, ухоженностью и уверенностью.
И при этом возникает чувство туманного берега, песчаной косы, по которой идёшь и ни в чём не уверен. Чувство хрупкости, непостоянства и причастности к тайне.
Как всегда, не могу подойти сразу, наблюдаю. Мама говорит:
– Уна! А кто пришел?
Уна никак не реагирует. Мама говорит:
– Who is there?
Уна начинает медленно улыбаться углом рта.
Лена говорит, что никаких срочных результатов она не ждёт, ей важно, чтобы Уна общалась с новыми людьми и знакомилась с новыми ощущениями. Я могу не бояться, девочка очень спокойная и терпеливая. Многим ведь страшно с такими детьми, потому что те не могут сказать, что не так…
(Я подумала: страшно не только поэтому.)
Мы остаёмся наедине.
– Привет, Уна, – говорю я.
Она пугается незнакомого голоса, и её руки взлетают вверх, к плечам. Защитный жест – «сейчас ударят».
– You are… you are, – пытаюсь я вспомнить что-нибудь по– английски, – you are a pretty princess![6]
(О, Боже!)
Но Уна довольна. Угол рта снова приподнимается в улыбке.
Мы поняли друг друга.
Мы играем на разных барабанах, бубнах и бубенцах, надетых на руки (и на ноги) под «I love you, you love me, we're a happy family»[7].
У меня всё с бубенцами. Все игрушки могут звенеть, греметь, трещать или пищать.
Как хорошо, что Уна слышит.
* * *
Дорогой Лёва!
Кто такая Надюша?
Это первый ребёнок из павловского детдома, которого я взяла на руки.
Взять Надю на руки довольно трудно, потому что она совершенно прямая и вытянутая. Носочки вытянуты, как у балерины. Руки вытянуты вперёд.
Вдобавок она страшно худая, потому что очень мало ест. Не любит.
Её кормят из бутылочки. Выплёвывает. Мой папа говорит, что негативисты делятся на громких бунтарей и тихих саботажников, так вот Надя – именно второй случай. Нянечки то ругают её, то уговаривают, а всё без толку.
Надя – маленькая. Ей пять лет.
Когда я подхожу к её кроватке, она обычно лежит на боку: носочки вниз, руки вперёд, голова откинута назад. Мрачная (ещё один страдалец). Брови сдвинуты. Дотрагиваюсь до нее (или зову), она сильно вздрагивает, ещё сильнее морщит лоб – и сразу улыбается. Она всегда улыбается, когда с ней заговаривают. Лицо её в эти минуты – не знаю, как сказать ещё, – озаряется светом. Она улыбается и цокает языком. Иногда говорит: ы-ы, ы-ыы… радостное и страдальческое – вот и все её выражения.
