Вот Люда Дремова, большая, медлительная, спокойная. Она эвакуировалась из Мелитополя. Семья осталась под немцем. Вчера, вижу, стоит в коридоре после занятий, тихонько плачет.
„Ты что, спрашиваю, Людочка? Или обидел кто?“ Она трет платком распухшие веки, говорит сквозь слезы: „Сколько мы еще можем сидеть тут, сложа руки? Ведь мы же все знаем, все умеем.
Ты только посмотри, что эти гады творят на нашей земле. Мы для них хуже любой скотины. А ведь они сами мразь, мразь, чума коричневая! Ей Богу, если через две недели не отправят в часть, сбегу, попутными эшелонами доберусь до фронта. Не могу сидеть сложа руки. Ненавижу!“ Зоя Марвина, веселая, смешливая. Поступив на курсы, срезала свою льняную косу до пят. „После победы, говорит, еще такую же отращу“. Она ездила в село под Волоколамском навестить стариков. Когда возвращалась в Москву, попала под обстрел „хейнкеля“. Была тяжело ранена. „У меня с Гитлером личные счеты, смеется она. — Он мне сделал легкое славянское кровопускание. Я ему сделаю полное выпускание его арийских кишок“.
А еще много таких, кого война пока впрямую не коснулась.
Все они, молодые девчата, и женщины средних лет, и даже пожилые, сорокалетние, хотят воевать за наши города, села, Родину нашу. Как сказал товарищ Сталин, славные предки наши служат нам путеводной звездой Невский, Минин, Кутузов. Правда, я знаю, сынок, что злее врага и страшнее войны еще не было. Но и мы сильны как никогда. В нашей ненависти сгорит проклятый фашист со своей звериной злобой.»
Письмо второе 24 сентября, Сталинград:
«Пишу третье письмо после отъезда на фронт. Два предыдущих были коротенькими, одно писала в эшелоне, другое во время привала на марше. Теперь есть время. Лежу в медсанбате. Ничего страшного, легкое ранение. Осколки мины пробили насквозь икры ног. В тыловой госпиталь эвакуироваться отказалась наотрез. Знаю, заживет быстро. А здесь сейчас каждая пара рук на вес золота…
Никогда в жизни я не думала, что огонь может быть таким страшным. Огонь, в котором горит все, даже камень. Ты знаешь, сынок, если еще две недели назад мне рассказали бы, что где-то существует такой ад, я не поверила бы. А теперь мы сами в самом центре этого пекла. И вроде бы начинаем понемногу привыкать.
За много верст до подхода к городу нас поразили далекие отблески разноцветного огня и бесконечный черный дымный шлейф. Поначалу было трудно дышать, гарь пожарища смешивалась с дымом от бомб и снарядов. Когда переправлялись через Волгу, я впервые видела, как горит вода. Она кипела от пуль и мин, по ней бежало пламя. была ночь. Но было светло, как днем, полыхали дома, камни улиц, горело все, что может и не может гореть.
