— Японская грудь, — возразил его сосед слева. — Сейчас это модно. Весьма модно.
— Уильям Шекспир, — объявила девушка приятным низким голосом. — Сонет пятьдесят шестой.
Проснись, любовь! Твое ли острие
Тупей, чем жало голода и жажды?
Как ни обильны яства и питье,
Нельзя навек насытиться однажды.
Так и любовь. Ее голодный взгляд
Сегодня утомлен до утомленья,
А завтра снова ты огнем объят,
Рожденным для горенья, а не тленья.
Чтобы любовь была нам дорога,
Пусть океаном будет час разлуки,
Пусть двое, выходя на берега,
Один к другому простирают руки.
Пусть зимней стужей будет этот час,
Чтобы весна теплей пригрела нас!
>[1]Раздались негромкие, но внушительные аплодисменты. Девушка выпрямилась, делала неумела книксен, застенчиво улыбалась.
Вновь прозвучал перезвон. Теперь выступали две брюнетки. Тоже нагие, они исполняли пантомиму «Пастушка и пастушок». Невинные ухаживания постепенно переходили в томный флирт.
Апофеоз пантомимы, который совершался при свете багровых лучей, являл собой имитацию полового акта. «Эти „колокольчики“ весьма в моем вкусе», удовлетворенно вздохнул сидевший впереди Картенева и сделал какую-то пометку в раскрытой на коленях программе. теперь «пастушка» опустилась на колени и обняла за ноги «пастушка». Высоким, чистым голосом «он» объявил: «Омар Хайям. рубаи пятьдесят девять». И, нараспев, произнес:
От стрел, что мечет смерть, нам не найти щита:
И с нищим и с царем она равно крута.
Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья,
Последнюю строку рубаи меланхолично — и так же высоко полупропела «пастушка»:
Все прочее поверь! — одна лишь суета!
«Пастушок»: «Рубаи сто четыре».
Пред взором милых глаз, огнем вина объятый,
Под плеск ладоней в пляс лети стопой крылатой!
В десятом кубке прок, ей-ей же, невелик.
«Пастушка»:
Чтоб жажду утолить, готовь шестидесятый…
Теперь «пастушка» и «пастушок» стояли, слившись в пылком объятии, читали стихи дуэтом: «Рубаи двести семьдесят семь»:
«Вино пить — грех». Подумай, не спеши!
Сам против жизни явно не греши.
В ад посылать из-за вина и женщин?
Тогда в раю, наверно, ни души…
>[2]В малом баре клуба Райдхэрст, кивая на большие — в полный рост — ню, рассказывал об особо выдающихся победительницах конкурса за последние десять лет. «Мисс Маккинли, — он отхлебнул немного бренди, подержал его во рту, глотнул, зажмурившись, — знаете ли, получила преотличный контракт в Голливуде. Сейчас снимается в очередной картине. Да-а. Загротцки вышла замуж за члена клуба Грегори Келли, контролирует двести двадцать один миллион долларов. А эти, сегодняшние — славные девочки, не правда ли? В меру — проказницы. И артистичны. Вы как полагаете?» «Дикция, дикция у них страдает, вот что!» назидательно сказала Беатриса. «Дикция, — пробормотал Райдхэрст. — Н-не заметил». Он посмотрел на Раджана и Картенева, ожидая от них помощи. «Дикция — вот в чем вопрос», — поддержал Беатрису Раджан. Картенев молчал, поглаживая пальцами стакан с соком.
