Задремал, сидя в кресле-качалке. Едва слышно зазвонил телефон.
— Хай, Боб! — услышал он в трубку голос знакомого журналиста, живущего в той же гостинице этажом выше. — Надеюсь, слышал уже о «Битве за плоть»?
— Слышал, — раздраженно буркнул Дайлинг. — Неужели из-за этого стоило будить в три часа утра?
— Из-за этого, пожалуй, не стоило, — примирительно согласился журналист. — Дело в том, что я один, а у меня четыре гостьи. Одна другой лучше. И…
— И если бы вы знали, как нам скучно, — игриво прокричал в трубку женский голос.
— У меня спиртное кончилось, — сообщил Дайлингу журналист. — А прислуга вся как сквозь землю провалилась. Ни до одного дикаря не дозвонишься.
— Ну что ж, — помедлил с ответом Дайлинг. — При столь прискорбных обстоятельствах выход, я полагаю, один — топайте все ко мне.
— Браво! Мы слышим голос настоящего мужчины! — проговорила в трубку на сей раз другая девица.
Дайлингу не понравилась ни одна из них. Вьетнамка была явно старше сорока лет и на лицо ее было наложено несколько фунтов всевозможных красок. Француженка была вдвое моложе, но жеманна до неприличия. Приятнее были японки, сестры-близнецы.
Роберта забавляло, что он никак не мог определить, где Микко, а где Кикко. Журналист несколько раз хлебнул виски прямо из бутылки, лег на пол и тут же захрапел. Дайлинг помнил, что девицы пили с ним отчаянно много и ничего не ели, хотя какая-то закуска стояла на столе. Потом они впятером перебрались в спальню и, раздевшись догола, забрались на постель необъятных размеров. Ее покрывал роскошный балдахин. Под потолком лениво вращался допотопный фен. Было жарко, и душно, и потные тела сплетались в горячий клубок.
Он не помнил, как заснул. Сон сразил его…
Он брел по реке, и это была река крови. И лишь шум текущей крови нарушал тишину. Над головой проносились черные птицы, и не было слышно ни посвиста их крыльев, ни криков их. По берегам рыскали дикие звери, разевая пасти и издавая бесшумное рыканье. Он знал, что по обоим берегам реки шел страшный, отчаянный, смертельный бой. И не слышал ни посвиста пуль, ни взрыва снарядов, ни воплей раненых. Так он шел милю, десять, сто. И он хотел выбраться из этого кровавого потока и не мог.
И он сделал то, что не делал всю вторую половину своей жизни.
Он стал молиться Богу. «Боже милосердный! Ужели я более грешен, чем все те, кого я знал в своей жизни? Призови мою душу к себе, пусть через самое страшное мучение!».
Вот кровь подступила к его подбородку, захлестнула рот, глаза, накрыла с головой. Но он вынырнул, вынырнул у самого берега. И увидел человека, по горло зарытого в землю. Голова была знакома. Но он никак не мог вспомнить, кому именно она принадлежит. Какая-то она необычная! подумал Роберт. Странная. Вроде шевелится каждой своей клеткой, каждым волосом.
