Первый секретарь Егорьевского горкома Аркадий Гаврилович Белов делился удачным опытом на совещании:
– Разговор пошел так, что «коммунисты агитируют, а сами все здесь, отсиживаются, а наши мужья на фронте». Делал доклад второй секретарь горкома товарищ Маркешев – по внешности высокий, здоровый. Ему задают вопрос:
– А вы здоровы?
Он, поняв, к чему идет разговор, отвечает:
– Абсолютно здоров.
– Военное обучение проходили?
– Проходил и в летнее, и в зимнее время. Будучи совершенно физически здоровым, хоть сейчас могу идти воевать.
– Почему же не на фронте?
– Я, как и большинство коммунистов, в первый день войны подал заявление о том, чтобы в качестве добровольца идти на фронт. Мне разъяснили, что пока я обязан оставаться здесь и обеспечивать работу в тылу, чтобы фронт нормально работал.
«При этом он зачитал несколько статей, что для нормальной боевой деятельности летчика нужны двадцать человек, танкиста – четырнадцать и так далее, – рассказывал первый секретарь Егорьевского горкома. – Были попытки посеять недоверие к руководству, и если бы ему не пришлось идти самому с докладом, то очевидно, некоторое время такие разговоры и слухи могли иметь место…»
Москвичей утешали бедственным положением немцев и их союзников, обещали скорый крах Третьего рейха.
– В тылу врага непрестанно ухудшается положение рабочих, крестьян и интеллигенции, – рассказывал Щербаков, – растет ненависть к фашизму и в самой Германии. Ведь, товарищи, жрать все-таки нечего, хлеба ведь не получили. Не знаю, опубликовано сегодня в газетах или нет, – вчера получили известие, что в Италии дают хлеба двести грамм. Это Муссолини декретом подписал. На двести грамм, как хотите, много не наживешь. У немцев тоже хлеб граммами измеряется. Люди терпят, терпят – насколько этого терпения хватит? В Германии растет недовольство. Повторяю, жрать надо, но жрать нечего. Это грубо, жестко, но именно к этому сводится вопрос – жрать нечего, и не получишь.
16 октября утром, вспоминал один из сотрудников московского партийного аппарата Дмитрий Квок, работавший тогда на заводе «Красный факел», поступило распоряжение: станки разобрать, все, что удастся, уничтожить и вечером уйти из города:
«Москва представляла собой в тот день незавидное зрелище – словно неистовая агония охватила всех и вся – и город, в котором еще не было ни одного вражеского солдата, где никто не стрелял, вдруг решил в одночасье сам покончить с собой, принявшись делать это неистово, отчаянно, хаотично. Толпы, кто в чем, со скарбом, беспорядочно двигались на восток. Появились мародеры, грабившие магазины, банки, сберкассы. Из некоторых окон на проезжую часть выбрасывали сочинения классиков марксизма-ленинизма и другую политическую литературу».
