А на заводе, когда шло совещание с высоким начальством, в голову молодому инженеру пришли совсем другие мысли:
«Характерная особенность бросается в глаза: за столом сидит замнаркома Кучумов – тучный (обрюзгший), хотя и сравнительно молодой, с двумя орденами, рядом упитанный директор завода (Романов), главный инженер неплохой упитанности, секретарь парткома (Новиков), розовый, как поросенок, и совсем упитанный секретарь обкома по промышленности (Кочетков). А напротив, через стол, – руководители цехов и отделов: бледные, с обтянутыми скулами и провалившимися глазами. Весь народ сильно сдал телом. Трудно и очень трудно, особенно для некоторых рабочих. Питание очень и очень слабоватое…
Слаба наша экономика была до войны, а к войне и вовсе не приспособлена. Старая царская Россия четыре года воевала, а экономика в стране держалась сносно – в смысле снабжения населения продовольствием. И условия тогда не идут ни в какое сравнение с тяжелыми теперешними, даже если для сравнения взять конец 1916 года. В чем же дело? Где причины?»
И никто ничего не знал!
Анатолий Григорьевич Лысенко, мэтр отечественного телевидения, в войну был ребенком. Его с матерью эвакуировали. Отец, начальник главка в наркомате путей сообщения, остался в Москве: он был включен в группу, которой предстояло взрывать город, когда его возьмут немцы. «Однажды к нам приехали какие-то люди, – вспоминает Анатолий Лысенко, – и сообщили, что немцы заняли Москву и кто-то видел, как папу расстреляли». И только через пару недель выяснилось, что это ошибка.
У многих москвичей было ощущение конца света. Ожидали краха и распада России. Или, во всяком случае, падения советской власти.
По существу, город был брошен на произвол судьбы: спасайся, кто может!
«Я видел Москву 16 октября, – вспоминал уходивший на фронт поэт Давид Самойлов, тогда студент Московского института истории, философии и литературы имени Н. Г. Чернышевского. – Это был день безвластия. Я покидал Москву с болью и горечью в сердце. В трамваях открыто ругали советскую власть. В военкоматах никого не было. Власти молчали. Толпы людей ходили по улицам. Заводы не работали. Говорили, что ночью немцы будут в городе. Была тяжелая атмосфера ненависти. Не к кому было обратиться. В комитетах советовали уходить…»
Советский человек превратился вовсе не в носителя высокой морали, самоотверженного и бескорыстного труженика. Жизнь толкала его в противоположном направлении. О революционных идеалах твердили с утра до вечера. Но люди видели, что никакого равенства нет и в помине.
