– Как это? – удивился я.
– Побываешь в Вавилоне, узнаешь, – ответил великий добрый человек.
Он отправился на север, а я, следуя его совету, продолжил путь наполдень.
Его напутствие грело мне душу весь долгий путь над Черным морем, над Армянским нагорьем. Оставив позади горные хребты, я спустился на землю возле развалин древнего города Харрана и оттуда уже, погрузившись в библейские времена, водной ширью Евфрата направился к морю.
Скоро в насквозь прозрачной, небесной голубизне, повыше ровного – месопотамского – горизонта, очертилась пирамидальная, ступенчатая гора, на вершине которой заблистало что-то вроде бельведера. Это же знаменитая Вавилонская башня, а надстройка – храм Бела-Мардука! Заиграли радужными бликами выложенные в разные цвета ступени самой башни, и, наконец, где-то на уровне двух самых высоких, отсвечивающих золотом и серебром ярусов затрепетали метелки финиковых пальм, кроны яблоневых и гранатовых деревьев. Я затаил дыхание – вот они, висячие сады, бесценный подарок, поднесенный любимой женщине влюбленным мужчиной. И тут же подступила горечь – имя этой женщины поглотили века, и теперь мы не можем точно сказать, как звали мидийскую царевну: то ли Амитиис, то ли Амиту, то ли Амитиду, то ли Амтиду. Она являлась родственницей нам, славянам…
Город ликования открылся мне башнями у ворот Иштар, а также продолженной влево линией бастионов, среди которых заметно выделялась стена Имгур-Эллиль. Стены Вавилона составляли красу и гордость священного города. Всего вокруг столицы было возведено тройное кольцо, не считая могучего наружного вала, которое включило в свои объятья не только городские кварталы, но и летний дворец Навуходоносора, а также предместье, где жила знать, Бит-шар-Бабили. К тому моменту, когда наш калакку[7] пристал к берегу, я был бос, загорел до черноты, за плечами котомка, на бедрах чистая белая повязка. Свернул к воротам Сина, бога Луны.
Сначала попал на базарную площадь, прислушался к воплям разносчиков холодной воды и продавцов свежеиспеченных лепешек, загляделся на местных акробатов, ловко влезавших на гладкий высокий шест и крутивших на нем самые замысловатые сальто и перевороты. Не мог глаз оторвать от одетого в широкие шальвары и кожаный жилет на голое тело молодца, разгуливавшего по лезвию длинного двуручного меча, чья острота была неоспоримо проверена одним из зрителей, который легко разрезал о клинок волос, выдранный из хвоста осла. Рядом группа острословов подбивала крестьянина, приведшего на продажу бычка, поиграть «в кубки»
