В вихре событий, промелькнувших перед мысленным взором Лалы, особенно, явственно запечатлелся тот пасмурный, осенний вечер, когда, возвращаясь из школы, она увидела у ворот своего дома белую «Волгу», лоснящуюся округлыми боками, со сверкающим хромированным оленем на капоте.
– Лялька! К тебе жених приехал! – смеялись подружки.
Девочка стремительно вбежала в дом и остановилась на пороге гостиной. За столом, неподалеку от отца, сидел мужчина с круглым бабьим лицом и толстыми губами, над которыми пробивались редкие усики. Увидев Лалу, он расплылся в широкой улыбке. Отец сердито взглянул на нее и сделал глазами знак выйти.
Она вышла из гостиной. На улице шел дождь. Она поиграла на веранде с Намиком и маленькой Зариной в куклы. Сердце ее было неспокойно.
Потом на веранду с криком выбежала мать, обняла Лалу, крепко прижала к себе, заплакала, запричитала. Следом вышел отец, пьяный и злой, начал бить ее кнутом, а дети сгрудились в уголок и плакали. Только Намик, бедовая голова, бросился отцу под руку, так и ему досталось.
– Убей! Убей меня! – кричала мать. – Убей свою дочь! Только не отдавай ее этому поганцу!..
Грязно выругавшись, отец швырнул в нее обломанное кнутовище и, шатаясь, вышел. А мать еще долго лежала на полу и стонала, ничего не отвечая.
Ночью к Лале прокрался Намик и жарко зашептал в самое ухо:
– Знаешь, кто это был? Толстый Алим! Маразинец! Он хочет на тебе жениться, вот! Ребята говорят, что он богаче всех на свете! Он отцу за тебя миллион дает! Вот!
Маразинец! Это слово потрясло ее. Мараза – проклятое богом и людьми селение, жители которого с незапамятных времен принадлежали к касте изгоев и нищих. Попрошайничество было их основным занятием, единственным средством существования, возможно даже, призванием.
Время от времени они появились в крупных городах: бабы в пестрых юбках, закутанные в цветастые платки, тащили за собой выводки сопливых ребятишек, везли на колясочках безногих уродцев. Они слонялись по центральным улицам, пристраивались в подворотнях, подземных переходах, обшаривали вагоны электричек, трамваев, метро, клянча милостыню именем аллаха. Вероятно, имя божие делало свое дело: сердца сердобольных горожан смягчались при упоминании основных мусульманских пророков и добродетелей – и в простертые ладони попрошаек дождем сыпались серебро и бумажки. Медью маразинцы тоже не побрезговали бы, но подавать медяки среди горожан считалось признаком бедности.
О, уникальные и неповторимые граждане единственного в своем роде города! В ваших душах воплотились его контрасты, будто из сферы архитектурной и экономической они вдруг перенеслись в категории психологические и нравственные. Как в городе изобилие звонкоструйных фонтанов в центре соседствует с безводьем в квартирах, величественные строения центра и просторы бульваров сочетаются с крохотными вонючими двориками, полными крыс и помоев, как сказочное изобилие базаров соседствует с неслыханными ценами, так и в вас, дорогие мои соотчичи, сходятся воедино самые противоположные качества. Вы ругаете детей своих за лишние безделушки, а сами, не скупясь, переплачиваете барыгам за деликатесы, изо дня в день копите гроши, чтобы в один день потратить их за праздничным столом, клянете проходимцев и в то же время восхищаетесь их предприимчивостью, безбожны до крайности и до смешного суеверны. Странным все это кажется пришлым людям, а мы привыкли, и уж не видим себе жизни без города нашего, который автор, как и вы, дорогие читатели, несмотря ни на что, считает прекраснейшим на свете.
