«Они жили счастливо и умерли в один день», — пронеслось в голове у Марины. Губы у нее подрагивали, норовя сложиться в мерзкую, до неприличия похожую на улыбку гримасу. Верхнюю губу Марина почти до крови закусила, а нижнюю прижала к зубам. То-то, верно, рожа получилась! Но все лучше, чем этот вечно преследующий ее в тяжелые моменты истерический смех.
— Прости меня, пожалуйста, — тихо заговорила Марина, справившись наконец с собой, и на этот раз «ты» получилось у нее совершенно естественно. — Я не думала… Я ведь не знала!
— Откуда тебе было знать? Да это все так давно было! Черт его знает, что это со мной сегодня, нервы барахлят. Ты бери конфеты, они хорошие, мне на вечере подарили, пришлось, правда, открыть, угостить ребят, но еще много осталось.
— Спасибо, — сказала Марина голосом благовоспитанной барышни и чинно, двумя пальчиками, достала из пластмассовой лунки конфету.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Чувство неловкости, возникшее было между ними, испарилось.
— Как ты славно смеешься! — сказал Валерьян. — У тебя от смеха на щеках ямочки появляются.
— Да уж, единственная моя красота! — Марина кокетливо передернула плечом. — С пяти лет только и слышу про эти ямочки.
— Ну что ты говоришь! — возмутился Валерьян. — Как это единственная? У тебя… — Он на минуту задумался. — У тебя глаза потрясающие. Если хочешь знать, я никогда таких глаз не видел! Какого они у тебя цвета?
— По-моему, голубые.
— Нет-нет, это только вначале кажется, что они голубые, а если присмотреться, то в глубине они у тебя вовсе не голубые, а зеленые. Необычные глаза.
— Правда? Спасибо на добром слове.
И они оба снова засмеялись.
— Почитай мне, пожалуйста, свои стихи, — попросила Марина, одолев с трудом половину чашки. Чай был явно самый дешевый.
— Ты что, на вечере не наслушалась? Ладно, давай почитаю, если хочешь.
Валерьян не доставал тетрадок или листочков, просто уселся поудобней, слегка ссутулил плечи, ладонями уперся в колени и начал читать. Но неожиданно глаза его из неопределенно-бурых превратились в темно-карие, глубокие, черты лица прояснились, и лицо каким-то чудом из неправильного стало правильным, из некрасивого — красивым, толстые губы налились живым теплом, и Марине почудилось, что он не стихи читает, а целует ее.
Каждое новое стихотворение казалось Марине лучше прежнего, хотя спроси ее сейчас, что это были за стихи, о чем они были, выяснилось бы, что она ни словечка из них не поняла, ничего не запомнила. Валерьян читал, читал, а потом неожиданно протянул к Марине свои длинные, нескладные руки, привлек ее к себе и стал целовать всерьез.
