Вкус запретного плода | страница 14



Казалось, что втиснуть в плотное Валерьяново расписание еще хоть что-нибудь, а тем более регулярные встречи с девушкой, попросту невозможно. Но все устраивалось на диво просто.

Представьте себе это плотное Валерьяново расписание нанесенным на лист ватмана, вроде тех расписаний, что вывешивают в коридорах школ или институтов. Ватманский лист расчерчен на клеточки, к каждой клеточке аккуратно приклеен прозрачный кармашек. Над кармашком, к примеру, написано: «Понедельник». В кармашке лежит беленькая карточка, на ней обозначено: «Лекции в институте с 18 до 22». Так. Карточку аккуратненько вынимаем и помещаем вместо нее другую, с лаконичной надписью: «Марина». Берем следующую карточку: «Вторник, рабочее дежурство». Так, хорошо. Ставим вместо нее: «Прогул по болезни. Не забыть взять в психдиспансере бюллетень». И внизу, буквами покрупнее, знакомое нам: «Марина». Видите, как все просто?

Дома к Марининым ночным отлучкам скоро привыкли, и не надо было врать про подружек или про полуночные подготовки к семинарам по несуществующим факультативам. Просто как-то вечером Валерьян, позвонив, наткнулся на маму и провел с ней что-то вроде разъяснительной работы, в ходе которой мама вынуждена была согласиться с тем очевидным фактом, что ее Марина уже взрослая девочка. Училась ее дочь прилично, усердно готовилась к поступлению в институт, так что ничего страшного, что Марина иногда пропадает, бывает и хуже. Папа же — вот действительно удобный человек! — вообще, похоже, не замечал, дома Марина или нет, он ведь даже не замечал такие прозаические вещи, как день сейчас или ночь.

Окончательно вопрос о том, любят они с Валерьяном друг друга или нет, так и не был ею решен. Марине казалось то так, то эдак, пока она не перестала ломать над этим голову. Ведь все складывалось так хорошо, что лучше, может, и совсем не бывает. Маринина мама, например, замужем, а ведь невооруженным глазом видно, как ей плохо. С работы она давно уволилась, потому что денег там почти не платили, и теперь бродит день-деньской из угла в угол по квартире, вроде не одна, а, по сути, не с кем словом перемолвиться.

Марину с утра до вечера переполняло удивительное, неизвестно откуда взявшееся чувство счастья. По утрам она пела, заливалась соловушкой, от одного взгляда на солнышко за окном, на суету облаков, с трудом протискивающих пухлые, золотистые от солнца тела между антеннами на московских крышах; на птиц, весело прыгающих по карнизам и с веточки на веточку по чахлым московским тополям и липам; на радужные нефтяные блики в сверкающих на солнце лужах, искрящихся, словно огромные драгоценные камни на серой морщинистой груди асфальта.