– Коньячку? Настоящий, армянский, – предложила буфетчица. Привыкла, видно, что публика в «депутатской» употребляет по чуть-чуть для бодрости с утра. Кротов благодарно отказался.
Он прихлебывал крепкий, отдающий лимонной корочкой пакетный чай «Твайнинг» и вяло перебирал в памяти подробности вчерашнего московского дня: седой Шварценеггер, кореец, езда на платформе, ствол в живот, пухло-белая, академик, плачущий за дверью Липицкий, опять платформа, кораблем плывущая по ночной Москве, женщина на рынке: «Вы приезжий?».
– Тюмень, пожалуйста, на посадку!
Подхватив напряженной рукой чемодан, он прошел за дежурной мимо стойки досмотра и сел в поджидавший микроавтобус вместе с двумя незнакомыми мужчинами. Подвезли прямо к трапу. Самолет был заполнен, ждали только их. Когда протискивал чемодан в узком проходе, кто-то сказал за его спиной: «Слуги народа...» – но Кротов не обернулся.
Давным-давно, в далекой молодости, всего лишь лет десять-пятнадцать назад, Лузгин очень любил выходные дни, когда ничего не надо было делать, но находилась масса веселых и разных занятий, и выходные пролетали – глазом не моргнешь, зато впереди маячила новая пятница. Они вечно куда-то ходили, кто-то к ним приходил, ездили даже зимой на турбазу, катались на лыжах, а летом купались в реке.
Но больше всего на свете Лузгин любил шумные выезды всем студийным коллективом в деревню Криводаново, где на отшибе, на пригорке стояла здоровенная изба – вроде студийная «дача»: с печкой, огромным столом и деревенскими лавками. Приезжали туда с женами, детьми и собаками, ели и пили в складчину, орали под гитару у ночного костра и на рассвете шли гуртом, не спавши, на рыбалку, ловили на червя разную бойкую мелочь, а потом спали в тенечке избы до обеда, покуда женщины потрошили рыбу и варили уху.
Однажды перед отъездом домой, когда ждали автобус со студии и варили в ведре «посошковый» чай, у кого-то запасливого обнаружилась целая бутылка водки – одна на тридцать с лишним человек; ее вылили прямо в ведро, и вкуснее чая Лузгин не пивал ни до, ни после. Пробовал дома добавить водки в чашку – бурда, пришлось выплеснуть, не повторяется...
Ранее по воскресеньям Лузгин просыпался к полудню, а теперь, уйдя с работы, после семи утра уже лежал на спине, смотрел в потолок и не знал, как собой распорядиться.
Он прошел на кухню в пижаме, включил кипятильник и от нечего делать стал смотреть в окно, на мусорные баки и грязный асфальт, клонящиеся на ветру деревья и редкие, скрюченные холодом и ветром фигурки ранних прохожих, бредущих куда-то по непонятным Лузгину воскресным утренним делам.
