Долг | страница 7
Особист пожимает плечами. На цыпочках перемещаюсь к умывальнику, пускаю воду, пью, и пью, и пью, покуда уши не закладывает. Вытираю рот рукавом и замираю в ожидании, лицом и корпусом адресуясь лейтенанту. Тот пальцем указывает: вернись на место. Не нравится мне это, но дергаться не следует, покуда Витенька тональность разговору не задаст. Со многими офицерами в полку я на короткой ноге, с Витенькой на спарринге и вовсе лаемся на ты, но никогда я не переходил определенного предела: ты – офицер, а я – солдат и свое место знаю. Жену щупленького Витеньки, по слухам, потягивает лейб-гвардейского роста и внешности старлей-завспортзалом. Но он, по тем же слухам, многих полковых бабцов потягивает да и запрятан был в Германию, как говорят, после того, как совратил в Союзе генеральскую, а то и маршальскую дочку или внучку. На меньший ранг для жертвы солдатская молва не соглашалась.
Наконец лейтенант поднимает глаза и смотрит так, будто впервые меня видит. Ты чё, Витюша, это же я, Серега Кротов, твоя любимейшая груша для битья. Мы с тобою почти одногодки – я поздно в армию пошел. Кончай свои энкавэдэшные примочки, тем более что я с утра не жрамши и очень хочется курить.
– Ну что, боец, – с улыбкой произносит лейтенант, – допрыгались?
– Через забор, что ли? – спрашиваю я, тоже растягивая губы. – Не повезло маленько.
– Через забор... – кивает лейтенант. – Не повезло, конечно... Давай рассказывай.
Рассказываю откровенно, как с батальонов принесли мешок с хабаром, как ушли ночью через третий пост (он самый длинный, много мертвых зон для часового), как сдали вещи своему партнеру Вилли и сидели у него в гаштете, пока тот звонил покупателям, потом затарились водярой и подались назад. Сами не пили, взяли нас трезвыми (Витенька пальцем сигналит: вот именно). Дальше рассказывать нечего, товарищ лейтенант, сами все знаете. Виноват, не повторится, готов понести, позвольте сигаретку... Я сразу решил дурака не валять и говорить только правду, тем более что Витенька ничего не записывал и впредь не собирался, похоже, фиксировать в бумаге показания, и это меня вполне устраивает. Мысленно хвалю себя за правильное поведение.
И тут летюха начинает орать жутким матом, ударяя кулаком в стол и приподнимаясь на стуле после каждого удара. В растерянности не сразу понимаю, в чем тут причина и куда он клонит. Лейтенант кричит, что я, такой-то и такой-то, вконец обнаглел и страх потерял, и вся моя фарцовка – только прикрытие, но он меня видит насквозь и в бараний рог скрутит, если я не напишу ему немедленно полную и честную сознанку.