«На восемнадцатилетие братства, которому суждено продолжаться вечно:
1. Три пятнадцать сто сорок пять раз-два-три-раз! Хамеша-хамеша-хаме-хаме-хамеша! Фа – Соль – До со-ло-вей (октавой ниже) со-ло-вей: правильный человечек, светлая голова, будущее светило государства, таблица суффиксов висит на стене. Он – мой лучший неединокровник с начала времен, учится отлично, играет на солнышке, играет в теннис, играет в школьном театре Гамлета и античные трагедии, играет живо, ярко, подходит к громкоговорителю: «раз-два-три-раз! Три пятнадцать три пятнадцать!» Медленно рассвет восходит в лучах театральных рамп: Дамы и господа! Встречайте – (мой) Перси Артур Мередит.
2. У (моего) Мередита все прекрасно: и душа и тело, и кожа и рожа, и имя и фамилия, и стыд и совесть, и кол и двор. Однажды кузина прищемит ему дверью голову, и он наречет меня своим главным и самым близким неединокровником, печальным собратом, темной лошадкой. Я был замкнут дверным проемом, замкнут ртом и голосом, когда М. наряжал меня в маскарадные листья плюща, обвивал объятиями, хохоча в горней светелке, я бросился остановить музыку, бросился вон из гостиной, тогда-то Мередит поймал мрачного сынка дяди Уильяма, он бежал остановить меня и нечаянно прищемил мне дверью палец, меня увезли в лазарет и история началась.
3. Он вырос щеголем: папироска, пивко, ему необходимо было таскать меня на танцы. Чертово колесо из парка бросает злобную тень на городской квартал, в лучах заката М. выходит на охоту: папироска, пивко, хамеша-хамеша-хаме-хаме-хамеша! Прячьте по домам дочерей, о жители Пайнс! Танцы, драки, весь бомонд в сборе. «Ты влюбился в певицу на сцене?» – спрашивает Мередит; поздней ночью дома моем руки, моими водянистыми холодными скользя мыло в его горячие длинные, растяжка на десять клавиш: со-ло-вей! Ми-ме-ма-му-мо (смени тональность). Он закрывает кран, кладет мыло на место, вдавливает меня в полотенца на веселых крючках: «К., ты точно влюбился в певицу (ее имя), я знаю!» Он прижимает еще сильнее в ванной комнате, жар и краска заливают лицо, вот так бесславно я становлюсь пунцовым заикой от проницательности друга, от того, что даже сына пианиста так легко разоблачить.
4. Я именуюсь Клайвом Морганом Эрншо, я изучал благородное искусство герменевтики и толкования текстов, покуда М. рос вперед, навещая меня на размахах природы, его волосы сверкали золотом на уставших разладах транспорта по дороге, в долгих чайных беседах: «О, тебе ТАК ЖЕ сносит голову эта музыка?» В пианинных неуклюжестях четырех рук, в белые ночи белого лета белого чая, в рекомендуемых книгах и пластинках, в иллюзорности первых связей с полом противоположным, в одном на двоих проигрывателе слушая сладкое любимое, отбивая такты ладонями о колени раз-два-три-раз! Три пятнадцать! Три + пятнадцать = Восемнадцать лет».
