– Ох… – Мать моя засмущалась. – Да я уж прямо и не знаю, кого из них жалеть…
Я резала тортец. Роза Михална прикидывала смету на свадебный стол. Не помню точно эту сумму. Слишком много ноликов было на тех купюрах, которые ходили в девяносто седьмом году, году смены денег. Все эти глупости про лимузин, про дорогое платье, про путешествие на острова и прочая романтика отпадали сами собой.
Говорят, что многие невесты лезут в оргвопросы, месяцами ищут платье, некоторые даже меню обсуждают, сценарий пишут с тамадой… Сценарий! Какой еще сценарий? Мы все живем по старым обкатанным сценариям, и сказочка, написанная специально для меня, еще не появилась. Ее приходится все время сочинять самой по ходу пьесы – поэтому уже тогда, накануне свадьбы, я понимала, что это будет явно не романтическая история.
– Сколько? – спросила моя мама.
Наш любезный папочка рассмеялся. У матери моей горели щеки, как будто она вдруг подумала, что ей придется доплатить за то, чтобы меня взяли замуж.
В девяносто седьмом году у наших родителей был финансовый кризис, поэтому свадьбу решили устроить маленькую, семейную. А маленькая свадьба, как известно, позволяет сэкономить на деньгах и на нервах. Будь моя воля, я вообще бы не устраивала никакой свадьбы и замуж выходить не стала. Жила бы себе одинокой противной старушкой в маленьком домике на курьих ножках посреди дремучего леса. А друг мой Зильберштейн захаживал бы в гости, колол дровишки, кормил меня медком, играл с детьми, оставался на ночку-другую, а я бы его время от времени посылала за волшебным клубочком. Только нас никто не спрашивает в этой жизни, что мы хотим. А сами мы не знаем, откуда знать? Чтобы знать, что ты хочешь, нужен хоть какой-то положительный опыт. А у меня его не было. Поэтому я молчала и улыбалась. Я ничего не слышала, в упор, и только краем уха зацепила что-то про какие-то котлеты.
– …а котлеты пожарит Бабуля. Она всегда у нас жарит котлеты.
Роза Михална вспомнила свою свекровь и усмехнулась, а у меня перед глазами расплывался ее красный костюм и белая рубашка любезного папочки. Через часик-полтора Роза сняла свои клипсы и положила мужу в карман: это был знак, ее тайный знак, он означал – «пора домой». Антон тоже понял, но уезжать ему не хотелось. Весь вечер он облизывал мою руку – целовал каждый пальчик и покусывал нежно, а иногда, забывшись, и не очень нежно. Мать моя за этим наблюдала, и глаза ее становились все больше и больше. Когда гости уехали, она мне сказала:
