— Еще разочек, пока мы одни, — сказал Фредди Уильямсон и с неуклюжей поспешностью, хотя она и пыталась отвернуться, поймал ее губы, как собака птицу. — Кларочка, голубушка. К черту узду! Рождество ведь.
— Поставь лучше машину, я тебя подожду, — сказала она.
— Твое слово — закон, моя голубушка. Хорошо, что ты приехала.
Она выбралась из автомобиля и немного постояла, глядя вниз, на пойму. Потом нагнулась и тронула ладонями траву. Трава была жесткая, хрусткая, а прихваченные морозцем ветки деревьев и напитанные влагой стебли увядших цветов ярко искрились. В огнях дома, льющихся с той стороны лужайки, искрился пар от ее дыхания. Казалось, что даже внизу, на широко разлившейся воде поблескивает иней, и она почти убедила себя, что река успела чудесно преобразиться, затянувшись сплошной гладью льда.
Так она и стояла, думая о робком и пылком молодом человеке, о его зонтике, о приподнятой шляпе. Песня, которую он не мог вспомнить, снова зазвенела у нее в голове… «Песнь моя летит с мольбою… Ты приди, друг мой…» Но тут, топая ножищами по гравию, подошел Фредди Уильямсон и опять вцепился в нее, словно изголодавшийся пес.
— Еще разочек, пока никого нет, — загудел он. — Разочек, Кларочка. Только один разик, лапушка. Вот так…
В доме вдруг раздались взрывы хохота, будто кто-то — скорее всего, ее сестрица — раздул искорки веселья, которые до этого лишь вырывались из окон.
— Помаленьку разогреваются, — сказал Фредди Уильямсон. — Весело будет.
Под ее ногой хрустнул ледок. Она цеплялась за что-то неуловимое, уплывающее от нее. «Leise flehen meine Lieder. Ты приди, друг мой»… как же там дальше?
С откоса к дороге склонился терновник. Его ветви затянуло белой дымкой соцветий, под ним весеннее солнце раскинуло на вытоптанной земле кружево света. Зеленый склон был усыпан крупными блекло-голубыми фиалками, звездами мать-и-мачехи и маргаритками, такими же, как терновые соцветия, сорванные ветром. За терновником у живой изгороди росла аронова борода, холодная и неприступная, она пронзила нераскрытыми бутонами густой ковер пролесок. Солнечный свет был ослепительно ярок, на фоне небесной лазури терновник проступал белым — белее летнего облака — пятном.
Внизу, вдоль дороги, тянулись дома, хозяйки в саду выбивали половики и судачили. С «Тайме» и букетом нарциссов прокатил на велосипеде священник. Пронзительно просвиристел дрозд, спикировав на дорогу, а перелетев ее, скрылся в орешнике.
