Хайди впервые была в платье — темно-синем с белым кантом на рукавах и вороте. По контрасту с темной материей ее волосы казались еще светлее, едва не белыми. Ее загорелые, довольно худые руки — гладкие, без единого волоска — лежали на столе, тонкие пальцы без колец легко обхватили бокал.
— Где вы жили в Германии?
В Баварии, ответила она. Неподалеку от Цугшпице, это такая гора. Зимой там масса снега, она часто каталась на лыжах. Летом очень красиво, можно просто гулять.
— Вы туда вернетесь? То есть хотели бы вернуться?
Самое интересное, сказала она, что возвращаться не хочется. Там изумительно красиво, но что-то… в общем, нет, ей больше нравится Англия. В Англии она себя чувствует очень хорошо.
Оттого, что разговор был такой обыкновенный, он почему-то сам себя почувствовал удивительно хорошо. Появилось ощущение счастливого покоя, как после долгого и напряженного плавания, когда можно наконец отдохнуть. Лихорадочные, почти безумные дни, проведенные с миссис Пелгрейв, теперь не просто казались нереальными: в воспоминании о них была неприятная сухость, бесцветный осадок от напрочь испарившейся страсти.
А вот девушка, которая сидела теперь перед ним, казалась еще нераскрывшимся бутоном. От ее физического очарования не закипает кровь. Довольно и того, что можно смотреть на нее, на ее удивительно чистые черты, обрамленные морем и закатом.
— Не забудьте дать мне ваш адрес в Лондоне, — сказал он. — Мы живем в Беркшире, это недалеко. Может, увидимся как-нибудь.
— Да-да, конечно. Хотя я почти никуда не хожу. Из-за миссис Пелгрейв. Я вам говорила, как она к этому относится.
Он резко сменил тему разговора. Как, проголодались? Что будем есть? Отец говорит, омары здесь сногсшибательные. Еще он хвалил «sole Normande» [3], и потом, они с матерью всегда съедают горы лангустов.
— По мне, так с ними слишком много возни. Пока их разденешь, с ума сойдешь.
— Я для вас их раздену — если хотите.
— Правда? Вот здорово. И возьмем бутылку «монтраше». Отец говорит, пить надо только «монтраше».
Они вошли в ресторан. В длинных аквариумах с зеленоватой подсветкой, в изумрудных зарослях ползали, медленно шевеля усами, темные омары.
— Это не для меня, — сказала Хайди. — Они все равно что в тюрьме. Бедняжки.
Вскоре на столе перед ними выросли пирамиды моллюсков, потом принесли большой стеклянный сосуд с лангустами: они распустили на льду бело-розовые лепестки, словно соцветия морских анемонов. «Монтраше» было холодное, с искоркой — словом, как и обещал отец, превосходное. Да и лангусты очень даже неплохи, особенно — он это сказал несколько раз — когда их за вас раздевают. Так она его окончательно избалует!
