Мне вспомнилось, как ее жених при нашей последней встрече не мог выдавить из себя, кажется, ни одной фразы, все смотрел перед собой безразличным взглядом или тыкал пальцем в свой пейджер. Скучал из страха показаться скучным.
– Как вышло, что ты его полюбила? – спросил я. – В нем же ничего не было.
– Похоже, именно за это. Он был так пуст, так приятно пуст. Я могла сделать из него что угодно. И у него не было ни одного больного местечка. Его ничто не могло ранить, этим он меня и привлек.
* * *
Утро выдалось непроглядно серое, но мы все равно поехали на пляж. Лиз надела свое черное бикини и солнечные очки. Лежа на песке, она читала книгу, белесоватое солнце уже тронуло ее кожу красным загаром. Зарываясь ногами в песок, я смотрел, как мой брат плавает в ледяном море. Марти неумело молотил руками по воде. С самого утра он казался каким-то нервным. Потом он рассказал, что каждый год сдает кровь на анализ и сейчас ждет результатов.
– И чего ты вообще с этим носишься? – спросила Лиз.
Он только пожал плечами.
– Несчастные! Вы что, хотите жить вечно? – спросила она и презрительно махнула рукой. – Я умру молодой, но мне на это плевать, – сказала она.
Такие слова нам меньше всего хотелось от нее слышать после недавних тяжелых месяцев.
– Нет уж, не выдумывай!
– А вот и да! Я знаю.
Вызывающе потягиваясь на полотенце, наша сестра закурила сигарету:
– Я умру молодой, причем тогда, когда наконец дождусь счастья. Тут вдруг что-то случится, и меня не станет. – Она посмотрела на нас, переводя взгляд с одного на другого. – Но это не страшно. Я почти везде побывала, столько всего видела: и утренний туман на Манхэттене, и эквадорские джунгли, я прыгала с парашютом, у меня было много любовников, я пережила трудное, сумасшедшее время, а до него – счастливое, благополучное, и я действительно много узнала о смерти. Плевать, если я рано умру, потому что я все же могу сказать: я пожила.
Марти покачал головой:
– Это как же надо возомнить о себе, чтобы так говорить?
– Это каким же надо быть зажатым, чтобы сказать: «Ты много о себе возомнила»?
Оставив их препираться, я пошел гулять вдоль берега. Лиз права, подумал я. Она растрачивала себя беспредельно, и ее крушение тоже беспредельно.
А я?
Вдалеке показался мороженщик, толкающий перед собой свою тележку. У него было транзисторное радио, из которого гремела музыка. Я сделал глубокий вдох и почувствовал, как легкие наполнились солоноватым воздухом. Передо мной – играющее серебряными бликами море. Мороженщик поравнялся со мной, и тут я наконец расслышал, какую песню играет радио:
